Смерть на фуршете
Шрифт:
— Вторым лицом там записана, как обычно, Инесса Владиславовна?
— Ну что ты такая недоброжелательная! У американцев даже отцов и матерей теперь отменили — родитель-ван, родитель-ту. А пригласительные подавно безличные. Даже моя фамилия не обозначена, вот, смотри!
Ксения посмотрела. Не врет. Не обозначена.
— Прошу вас, сударыня! Завоюем их воплощенные в фуршетные блюда сырьевые базы.
Но и от соборной точки отойти с Трешневым без дивертисментов не удалось.
При выходе из зала они
— Здравствуйте, Донат Авессаломович! — Трешнев поклонился Камельковскому едва ли не в пояс. — Несказанно рад вас здесь видеть! По нынешней моде обратились в православие и пришли замаливать грехи? Дело благое, но тогда вам не сюда. Здесь пируют, а если молиться — с другого входа. Пойдемте, я покажу.
— Как вам не стыдно, Андрей! — возмущенно заговорил Камельковский свистящим шепотом, заглушая, однако, сбивчивую речь Курпина. — Вы же держите себя за православного фундаменталиста, я знаю, читал у вас в Фейсбуке, а глумитесь над старым, больным человеком. Да, я толерантен, я верю в общечеловеческие ценности…
— И, как понимаю, готовы расплатиться со своими работниками и авторами, не исключая и меня. — Трешнев перетаптывался перед грузным Камельковским, не позволяя ему проскользнуть в зал. — Или у вас иные планы, и вы хотите предложить дружбу издательскому отделу Патриархии?! Прекрасно! Я выступлю вашим рекомендателем…
Камельковский взвыл, развернулся и умчался в темноту коридоров.
— Неужели он так виноват, как вы об этом говорите?! — сердобольно спросила Ксения, когда они вышли на свет Божий и Трешнев повлек ее в сторону Гоголевского бульвара.
— Разумеется, нет! — оживился Трешнев. — Поскольку нам не ведомы все его делишки, вероятно, Камельковский облапошил гораздо больше людей, чем нам видится.
Ксения посмотрела на него. Говорит и смотрит своими зелеными глазами совершенно серьезно.
— Не вникай в это, Ксения, — продолжил академик-метр д'отель. — Спи спокойно и ограничься уроками на будущее. Издательский бизнес не самый чистенький, но Авессаломыч — просто-таки ископаемый бегемот…
— Здравствуйте, Ксения Витальевна и Андрей Филиппович, — это приветствие невидимого им человека прозвучало с немыслимой благостностью.
Они согласно обернулись.
Это был Андрей Вершунов собственной персоной. Рядом стоял мальчик лет четырех, в бейсболке.
— Здравствуйте, Андрей! — было очевидно, что Трешнев просто опешил. — Вы как здесь?
Академик-метр д’отель возвел очи на купола храма Христа Спасителя.
— Моя супруга, Евгения Евгеньевна, пошла по делам в Музей изобразительных искусств, а мы с сыном гуляем. А вы что здесь поделываете?
— Как что? Разумеется, молились о заблудших душах.
—
— Совсем нет. — Воспользовавшись тем, что мальчик, прискакивая на одной ножке, удалялся от них, Трешнев понизил голос: — Читал ваши рассуждения в защиту прав педерастов…
— Cексуальных меньшинств, — кротко проговорил Вершунов, опустив ресницы. — Меньшинства тоже должны иметь права.
— Согласен! — Нет, этот человек не мог говорить тихо. — Но мне думается, главное меньшинство на земле — дети. У них есть права? — Трешнев кивнул в сторону беззаботно прыгающего мальчика.
Вершунов развел руками, что Ксении было непонятно, а Трешнева только раззадорило.
— Сколько у вас детей?
— Трое, — каким-то блеющим голосом проговорил Вершунов. — Сын, дочь и вот Павел, младший.
— Почти уверен, ваши дети уже не знают, что много лет радуга была символом детства и знаком ордена Улыбки, которым награждали детских писателей. По всему миру. Да и вы с супругой вашей, люди молодые, наверное, этого не знаете. Для вас радуга — навязчивый символ педерастов…
— ЛГБТ-сообщества. И вообще-то в ней не семь цветов… — с терпеливостью учителя попытался изложить свое видение радуги Вершунов.
— То есть под видом настоящего спрятано фуфло! Такая же фальшивка, как ордена Сажи Умалатовой. — Трешнев заговорил торопливо: мальчик, подпрыгивая, стал возвращаться. — Вам-то лично нужно, чтобы ваши дети знали только такую радугу? Чтобы вместо нормального роста с поллюциями, с первой эрекцией, с неизъяснимым волнением при виде девочек…
— Андрей Филиппович, с нами дама! — воскликнул Вершунов.
— Дама?! Вы еще сохраняете в своем лексиконе это различие?! Не вы ли писали о том, что есть справедливость в том, что родители будут уравнены в правах и вместо «мама — папа» перенумерованы в «родитель-один, родитель-два»?
Мальчик подскакал к ним, и Трешнев улыбнулся.
— До свидания, милостивый государь. К сожалению, мы с Ксенией Витальевной торопимся. — Протянул ему руку. — Держи фанерку! — Мальчик бойко хлопнул своей ладонью по трешневской. — Желаем тебе счастливого детства!
— Спасибо, — серьезно сказал мальчик. — Я обязательно буду взрослым.
— Ну, конечно. Только не торопись! — улыбнулся Трешнев и, не обращая внимания на Вершунова, двинулся вперед, в сторону площади.
Ксения, не оглядываясь, поспешила за ним.
Но это было поистине время неожиданных встреч.
Когда они свернули на Сивцев Вражек и Ксения наконец решилась спросить Трешнева, как эти его взгляды примиряются с тем, что он идет в посольство страны, отстаивающей взгляды противоположные, Трешнев вдруг с балетной грацией скакнул в сторону. Там, близ магазина «Ароматный мир», в понуром размышлении стоял не кто иной, как профессор Полоскухин.