Смерть на выбор

Баконина Марианна Станиславовна

— Итак, что же произошло? — солидным басом повторил вопрос журналист.

— Дык, чего там, проснулся я у себя, а он на полу…

— Где, когда, кто он? — Терпение не входило в число Максимовых добродетелей, но иногда он умел переступить через себя, любимого.

— Дык, ладно. Значит, я, как меня благоверная выгнала, здесь в служебной комнате живу. Еще в квартире дворничиха из пятьдесят пятого дома. В тот вечер, это недели две как было. — Он взглядом попросил коллег о помощи.

— Полторы недели. Десять дней, как щас помню.

— Значит, десять, — согласился Баканов. — Вот, лег я спать рано, и в подпитии, а проснулся утром, рано. На работу вроде

еще не пора. И тут его увидел. Лежит себе в луже какой-то кривой нож, и ножны рядом. Приметный нож. Мне так и в милиции потом сказали.

— А откуда он взялся?

— Дык, я ж говорю, не знаю. Утром проснулся, увидел, а что с вечера было — не знаю. Вообще, я в тот день вроде один домой вернулся.

— Нож где? — Максим умело управлял разговором.

— Дык, в милиции, наверно. Я его там оставил. Я сначала сюда его принес, а потом уж в отделение. Там и оставил, вместе с заявлением.

— Да, ножичек знатный был, такой… «огурчики порезать», — весело хихикнул слесарь помоложе.

— Погоди ты, — остановили любителя цитат коллеги.

— Вот такой?

Максим и Степану Баканову предъявил кинжал, позаимствованный у скрипача. Тот без труда опознал нож:

— Тебе его, что ль, в милиции дали?

Максим предпочел не вдаваться в подробности. Он горячо от имени газеты и от своего собственного поблагодарил тружеников ЖЭКа и покинул слесарную обитель.

Доставленная мужем прямо к служебному входу в «Публичку», Нина скоренько взбежала по лестнице, прошла длинным эстамповым коридором и нырнула в читальный зал рукописного отдела. Она опять опоздала. Она почему-то все время опаздывает. Опаздывала и тогда, когда пользовалась общественным транспортом, и теперь, когда супруг частенько подвозит ее до службы. Ей даже уже замечания не делали. Маргарита Львовна, старейший библиограф отдела, лишь укоризненно помотала головой. С неисправимыми бороться бесполезно. В остальном же Нина вполне хороший работник. Аккуратна, исполнительна, закончила с красным дипломом, научную работу ведет на отлично. Чего еще желать? Особенно сейчас, когда жалованье сотрудника «Публички» может привлечь лишь красногрудого снегиря, а вовсе не современного молодого человека, знающего минимум пару языков европейских и восточных. Как говорится, ищите объявление за подписью «дурак». В библиотеках же всегда работали энтузиасты, а не глупцы. В пореформенной России ничего не изменилось. Только энтузиазма требуется чуть больше, поскольку заработки существенно меньше. Остальные сотрудники на опоздание соседки по столу внимания не обратили. Глеб в том числе. Он вообще сидел погруженный в свои выписки, — видимо, заканчивал очередную статью. Нина не стала его отвлекать.

Около полудня он сам проявился.

— Все-таки пришла, царица Нинон. — Он почесал спутанную бороденку, а смотрел так, будто она вошла только что, опоздав на трое суток.

— Да, знаешь ли, решила заглянуть на часок. Не думала тебя застать. У тебя, кажется, доклад в Сорбонне. — Она сделала вид, что не может охватить взглядом громадье бумаг на столе Глеба Ершова.

— Нет, в Оксфорде. Корпим помаленьку. А ты чем занимаешься? Опять занялась консультациями по практическому востоковедению?

Практическим востоковедением Глеб называл труды Максима Самохина. Нина была с ним согласна примерно наполовину. Действительно, весьма и весьма много расхожих стереотипов, банальностей и журналистских преувеличений попадалось в писаниях Максима. Но с другой стороны, другие использовали те же стереотипы, но совсем забывали о специфике и

ислама, и Средней Азии, и той же Чечни. И ничего нет плохого в том, что Максим в популярной газетной, а потом журнальной статье пояснил, что круг из подпрыгивающих и напевающих что-то чеченцев — это не простой хоровод, народный танец, каковым его считали практически все сторонние наблюдатели, а многие и продолжают считать. Круг и бормотание — это зикр, громкий зикр, поминание имени Аллаха, именно с помощью зикра члены братства, к примеру накшбендийа, готовятся постичь божественную сущность и выполнить свое предназначение. Это своего рода медитация, а предназначение можно толковать по-разному — это может быть и убийство врага веры.

Да, опусы Нининого мужа пестрили передержками, и мало-мальски грамотный человек понимает, что пишет их дилетант. Но по крайней мере дилетант, который старается хоть что-то узнать. Остальные и этого не делают.

— Да, я опять занялась практическим востоковедением. Это, кстати, не такая бесполезная штука. В проклятые времена царизма востоковеды-практики обустраивали работу администрации и границы России в Туркестане, на Кавказе. Причем неплохо получалось.

— Как специалист по отечественной истории, не смею спорить. Но не уверен, что путь к истине лежит через полосу полуошибок.

— И предпочитаешь ошибки полноценные?

— Проще учить, чем переучивать… — глубокомысленно заметил Глеб. Его афоризмы почти всегда звучали крайне глубокомысленно.

— Проще спорить, чем работать. — Нина склонилась над своим столом. Глеб вернулся к своим записям, тоже не без удовольствия. Работали в молчании.

После обеденного перерыва в отгороженный шкафами закуток заглянула девушка-библиограф. Это ее заменяла Нина в прошлый раз.

— Ниночка, тебя к телефону…

Пришлось идти.

— Алло!

— Алло, алло, отвечаешь, как прежде. — Голос забытый, но знакомый. — Привет, царица Нино. — Так ее называли только сокурсники. И голос явно оттуда, из светлого университетского прошлого.

— Привет, — отвечала все равно осторожно, с опаской.

— Не узнаешь старика Караямова, позор на твою седую голову! — Собеседник, дабы окончательно рассеять сомнения давней подруги, раскатисто хохотнул.

Теперь она его узнала. Кто же не узнает старика Караямова, особенно когда тот смеется или чихает! Богатырский смех и не менее богатырский чих были его визитной карточкой. Когда щуплый чернявый паренек вдруг начинал смеяться, то вздрагивали даже бывалые солдаты, привыкшие к грохоту снарядов и свисту пуль. Уж больно неожиданным, ни на что не похожим было гулкое, громоподобное уханье, вырывавшееся из худой, впалой, вполне чахоточной груди.

— Здравствуй, Игорек, какими судьбами? — разулыбалась Нина. После окончания университета они почти не встречались. Так, случайно, пару раз, на чьем-то дне рождения. Игорь Караямов, как многие выпускники престижных факультетов конца восьмидесятых, не стал ввязываться во вполне традиционную научную или государственно-дипломатическую игру. Он осознал, что на этом витке российской цивилизации быстрый успех сулит только бизнес. И пустился в вольное плавание по зыбучей пучине неразработанного законодательства и легких денег, так же как многие другие (минимум две трети) питомцы элитарных институтов и университетов. Кстати, столь солидный процент доказывает, что и при советской власти блат, партийный контроль и прочие тоталитарные излишества отнюдь не мешали выявлять самых сообразительных и самых живучих, точнее, плавучих, в смысле умеющих не тонуть ни при каких обстоятельствах.