Смерть наяву
Шрифт:
— Приятного аппетита, — она сдернула салфетку с приборов и, сложив ее пополам, собралась уходить, видя, что мы не настроены давать чаевые.
— А пиво? — нетерпеливо спросил Роальд, бегло осмотрев завтрак на столе.
— Индивидуальные заказы выполняются в индивидуальном порядке, — с этой загадочной фразой женщина из обслуги исчезла, выдав на прощание ослепительную улыбку. — Приятного вам аппетита.
Пиво действительно принесли через десять минут. Вышколенный официант внес две бутылки портера так, словно это был букет орхидей,
Завтрак не заинтересовал Роальда, а вот на пиво он набросился с урчанием.
Я едва успела выхватить у него бутылку и сделать один глоток — не с целью «поправиться», а чтобы протестировать содержимое. Ведь после двух покушений на Голицына можно было ожидать чего угодно.
— Теплое, нет? — не понял смысл моего маневра Голицын. — Да возьми себе вторую!
Вторую я тоже опробовала. Портер как портер. Вроде не прокисший.
С урчанием влив в себя одну за другой обе бутылки, Голицын сладко потянулся.
— Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее! — подмигнул он мне, прикуривая.
— Ты еще не лечился? — спросила я напрямик, приступая к осмотру завтрака.
— Чего?
— От алкоголизма, говорю, не лечился? Ну там кодирование или еще что.
Роальд обиделся.
— А с чего ты взяла, что я алкоголик? — с вызовом спросил он.
— Волну уловила, — честно ответила я. — После опохмелки у алкашей обычно юмор просыпается. Своеобразный юмор, надо сказать.
— Ну, знаешь ли…
Роальд был настолько возмущен, что поперхнулся дымом «Мальборо». Я вынуждена была отвлечься от инспекции принесенной к нам в номер пищи и с силой похлопала его по спине.
— Ну, знаете ли… — эхом отозвались слова Роальда из широко распахнувшейся двери.
На пороге номера стоял низенький лысоватый человек в очках с золотой оправой.
— Такого я от вас не ожидал! — продолжил он свою фразу, входя в номер.
— Симон Аронович! — распахнув руки для объятий, бросился к нему Голицын.
Костяков уклонился от Роальда и, пронырнув у него под рукой, подбежал ко мне.
— Но вы-то, вы-то как могли! — завопил он. — Ладно Роальд, что с него взять — он почти ребенок. Испорченный ребенок, надо сказать!
Повернувшись к Голицыну, Симон Аронович Костяков строго погрозил ему пальцем.
— Но как вы могли допустить такой бардак! Такой, извините за выражение, кровавый бардак, не побоюсь этого слова. Что скажете?
— Вы недовольны тем, что видите его перед собой живым и здоровым? — осведомилась я у Костякова. — Предпочли бы лицезреть его со стрелой в щеке или с перерезанным горлом? А, Симон Аронович?
— Ну зачем же так обострять, — поднял руки Костяков. — Просто хотелось бы как-то помягче… поинтеллигентнее, что ли?
— А с этими пожеланиями — не ко мне, — отрезала я. — Найдите убийцу, с ним и беседуйте на здоровье. Меня эти материи не касаются.
— Как же это не касаются? — удивился Костяков. —
Палец Симона Ароновича уперся в грудь Роальда. Голицын стоял молча, по-дурацки улыбаясь и хлопая глазами. По-моему, актеру хотелось еще пива.
— Его?! — я кивнула на Роальда. — Да ваш протеже действует с точностью до наоборот. Делает все, чтобы осложнить мне работу. И себе жизнь, кстати сказать. Сначала напивается вдрызг, потом совершает моцион по ночным улицам с малознакомой девицей…
— Я знал Марго еще вот с таких… — Роальд поводил рукой на уровне своего бедра, демонстрируя рост девочки во время их детских встреч.
— Помолчи, дорогой, — резко оборвал его Костяков. — Видишь, у нас деловой разговор.
Голицын покорно заткнулся.
Он и вправду был ребенком, большим непослушным ребенком — Симон Аронович совершенно верно его охарактеризовал. Причем даже не подросткового возраста — иначе позволил ли бы Роальд, чтобы его обсуждали прямо при нем, употребляя по отношению к нему третье лицо — «он», «его», «ему».
— Так вы серьезно думаете, что за этим кто-то стоит? — нахмурился Костяков. — Может быть, у вас просто город такой бандитский?
— Город как город. По уровню преступности, кстати сказать, с Москвой не сравнишь.
— Ну то Москва… — Симон Аронович присел в кресло возле имитации камина и окинул взглядом содержимое завтрака на столе. — Вы позволите, я бутербродик возьму. Только что с самолета.
Аккуратно придерживая пальцем ломтик лососины, Костяков умял два бутерброда.
— Знаете что, Женя, — произнес он, вытирая губы салфеткой, — меня очень настораживает то, что вы рассказываете.
Он взял бутылку «Полюстровской» и, открыв пробку — она снялась очень легко, — поднес горлышко ко рту, игнорируя хрустальный стакан, по стенкам которого сползала пивная пена портера.
— Меня даже беспокоит не утечка информации, — медленно продолжал он, — а кое-что другое. Я не хотел бы сейчас вдаваться в детали, но…
Костяков снова отвел горлышко от рта и внимательно посмотрел на Голицына.
— Перед своим отъездом я получил кое-какие сведения, касающиеся людей, которые вкладывают деньги в нашего обожаемого Роальда, — со значением проговорил он. — Так вот, эти сведения представляют собой весьма серьзный повод для беспокойства.
— Вы думаете, что два покушения на Голицына как-то связаны с этой информацией?
— Не знаю, — пожал плечами Костяков. — Собственно, я и приехал, чтобы это выяснить. Собираюсь сегодня кое с кем тут встретиться.
Симон Аронович поднес горлышко ко рту и сделал один большой глоток минералки.
Второго не понадобилось.
Бутылка выпала из его рук и покатилась по ковру, весело шипя.
Роальд расширенными от ужаса глазами смотрел, как выплескивающаяся из зеленого сосуда жидкость мгновенно разъедает ткань, оставляя на своем пути черный след с отвратительным запахом.