Смерть не заразна

Бротиган Ианте

— У него когда-нибудь был новый велосипед?

— Нет.

Рассказ следовал за рассказом, так что в конце концов я бросила и пытаться записывать и попросила разрешения включить диктофон.

— Ты, должно быть, богатая, — сказала она.

— Почему вы так решили?

— Видеокамера, диктофон.

— Видеокамеру и диктофон я одолжила. Я не бедная, но и не богатая, — ответила я.

Я разглядывала все с жадным интересом. Через дверь в столовую было видно стол, на котором лежали пачки газет. Очень хотелось

спросить разрешения потом пойти посмотреть комнаты. Я надеялась, что мы успеем обо всем переговорить до прихода Каденс. Но разговор только начинался.

Каденс пришла через час, промелькнувший в мгновение ока. Я познакомила их, и Каденс, к которой Мери Лу сразу прониклась симпатией, уговорила ее сняться вдвоем со мной. Мери Лу считала, что у нее огромный нос, и сниматься терпеть не могла.

— Я, знаете ли, не фотогенична.

Я села на пол возле ее ног, обе мы улыбнулись.

— Замри, Ианте, — с шутливой строгостью произнесла Мери Лу, а потом махнула рукой Каденс, чтобы та начала снимать, и сказала голосом, каким говорят все прабабушки: — Приветик, Лиззи. Я твоя прабабушка.

Каденс спрятала камеру, и Мери Лу снова устроилась на табуретке возле раковины. Я глаз не могла отвести от этой раковины. Сколько тарелок здесь перемыл мой отец. Дом был такой крохотный, и казалось невероятным, что он тут вообще мог где-нибудь помещаться. То, что хрупкая, сидевшая передо мной женщина была моей бабушкой, казалось тоже невероятным. Об этом я ей и сказала.

— Зато прапрабабушка твоя, Мэдора Сонора Эшлок, была ростом в шесть футов три дюйма.

— Ну и ну.

Мери Лу была остра на язык и за словом в карман не лезла. Помнила она всё и без труда отвечала на все вопросы. О чем-то я не догадывалась спросить, и она рассказывала сама:

— Если Ричард не снашивал что-нибудь из одежки, то продавал соседским близнецам.

Я с трудом могла себе представить отца, продававшего старые брюки, но что я о нем знала?

Потом вдруг Мери Лу неожиданно сменила тему:

— Он тебя когда-нибудь бил?

— Нет. Никогда. Он меня никогда не бил, — сказала я.

— Он очень любил тебя?

— Очень. Он очень меня любил.

На мгновение я замолчала. А она, тоже молча, задумчиво на меня смотрела.

— Когда родился Ричард, мне пришлось идти работать. Жалко было оставлять его одного. Я наняла для него одну даму, немку. Плакала я каждый день, — тихо сказала Мери Лу. — Потом он заболел, и я понесла его к врачу, и врач сказал, что у него истощение. — Голос у Мери Лу стал совсем тихий. — Его еду эта дама съедала сама.

Я представила себе отца, голодного, в грязных пеленках, и мне захотелось заплакать. Я хотела еще о чем-то спросить, но Мери Лу была такая слабенькая. Я приехала не для того, чтобы причинять боль. Горя ей хватило. Прошлого не исправить.

Когда я снова попыталась

спросить, кто все-таки мой дед, Мери Лу не стала и слушать. Зато рассказала, как погиб ее брат. Про отцовского дядю Эдварда я знала. Погиб он во время Второй мировой войны на Аляске, где служил в инженерных частях. С Мери Лу они были дружны. Именно к брату она приехала, когда осталась одна и обнаружила, что беременна.

— Была Депрессия, детка. — Она странно произнесла это слово. Произнесла неправильно, как не говорят. Плотно сжав губы, с ударением на первый слог, так что конца было почти не слышно. — Ни работы, ни денег.

В Такоме отец прожил первые восемь лет своей жизни. Семья бедствовала. Тем не менее на фотографии, которую показала Мери Лу, отец сидел на трехколесном велосипеде, и снимали в фотоателье. Тетя Барбара потом сказала, что не помнит никаких трехколесных велосипедов. Отцу было чем вспомнить Бесси. Она подарила ему матроску.

Память на даты у Мери Лу была поразительная. Она помнила, когда крестили отца, когда умер ее отчим, когда она вышла замуж, когда умерла мать и когда бабушка, помнила даже имена тех, кто их хоронил.

— У Ричарда, знаешь ли, была отличная память.

Я кивнула и хотела добавить, что и у его матери память не хуже. Дни рождения, дни крещения, дни смерти.

— Твой отец был крещен в католичестве, — сказала она и перечислила имена всех, кого приглашали на крестины. Отец отца, Бернард Бротиган, не пришел. Отец рассказывал, что видел его два раза в жизни. Первый — в четыре года, когда Мери Лу втолкнула его в комнату, где тот стоял и брился. Никто из них тогда не сказал ни слова, но Бротиган-старший дал ему доллар. И второй раз — лет в шесть или семь, на улице возле ресторана, где мать работала кассиршей. Бротиган-старший остановился, сказал «привет» и дал мальчику пятьдесят центов.

— Что за семья была у Бротиганов?

— Ох уж семейка, — вспыхнула Мери Лу. — Все как есть самоубийцы. Сестра у него покончила с собой, брат тоже.

Когда Мери Лу вышла замуж за Бернарда Бротигана, ей было шестнадцать лет. Мать ее, Бесси, была против. Когда родился сын, Бернард Бротиган от него отказался.

— Почему?

— Бротиган был католик. Женщина, с которой он жил, хотела венчаться с ним в церкви, а если бы он признал семью, то как бы это было возможно.

Тетя Барбара рассказывала, что Бротиганом отец стал, только когда закончил школу. Мери Лу решила, что в аттестате должна стоять «правильная» фамилия. До тех самых пор фамилия у отца была Портсфилд. Я поверила Мери Лу. У нее не было причин мне лгать.

— Ваша мама была хорошим человеком?

— Да, очень даже хорошим, — охотно подхватила Мери Лу.

— Была ли она вспыльчивой? — Я никого из семьи не знала, но отец был вспыльчивый.

Мери Лу закивала: