Смерть не заразна

Бротиган Ианте

Мы отвезли Элизабет к подружке, и они страшно обрадовались друг другу, а мы с Каденс, после десяти часов непрерывной езды, страшно обрадовались тому, что изрядная часть пути осталась позади.

Перед тем как ехать дальше, мы купили аэрозоль от мошкары. Каденс села за руль, а я зарылась в карты, которые так и не научилась правильно складывать, и они у нас из чистеньких, гладких быстро превратились в мятые бумажонки. На одной из карт, доставшейся нам от бывшей подружки нынешнего приятеля Каденс, была жирная черная линия от фломастера. Вся нужная нам информация оказалась замазана.

— И зачем так черкать? Ничего же не разобрать.

Каденс согласилась:

— Потому-то она и стала бывшей.

Чарли мне нравился, и я за него порадовалась.

Из

Бенда дорога шла через Каскадный хребет, где за перевалом находился Юджин. По обеим сторонам дороги тянулись сосновые леса, и вдруг неожиданно мы увидели первые черные потоки застывшей лавы. Дорога шла через них, буквально прорезанная в темной вулканической породе. На перевале мы нашли небольшую парковку, битком забитую туристскими автомобилями. Туристы все были на лестнице на смотровую площадку в черную башню, сложенную из той же породы. После двух часов езды по совершенно пустой дороге мы никак не ожидали увидеть такую толпу народа. Они все так проводили отпуск. Многие взяли с собой собак. Карабкаясь по крутой, выщербленной лестнице, мы останавливались не раз, поджидая, пока очередная собачонка вскарабкается на очередную ступеньку. Из башни, откуда, как нам сказали, в каждом окне было видно другую гору, вид оказался так себе. Трех Сестер мы все-таки разглядели, но еле-еле. Наверху был ветер, и мы обе продрогли.

Дальше мы решили ехать не по главной дороге, а по боковой, старой, которая шла по другому склону и оказалась настолько извилистой и узкой, что проезд по ней тяжелым грузовикам был запрещен. Примерно через час, который промелькнул для нас как несколько минут, пейзаж совершенно переменился. Основным цветом стал не черный, а зеленый. Шотландское озеро, ключ Адлера, Индейский брод, Лягушачий ручей, ручей Белой Ветки, ручей Перемирия — я старалась запомнить каждый указатель, каждое название, все больше и больше проникаясь красотой гор, где вырос отец. Среди корней, оголенных зимними ветрами, росли нежные папоротники. Сквозь сплетенные над дорогой ветви пробивалось солнце, и на приборном щитке и на руках Каденс, державшей руль, играли кружевные, пятнистые тени. Лес поглощал все звуки, и даже нашего мотора было почти не слышно. Это был один из тех редких случаев в моей жизни, когда действительность превзошла ожидания.

Конечно, живя среди всех этих озер, рек и речушек, отец не мог не полюбить рыбалку. В детстве он овладел этим искусством так же, как потом, когда стал взрослым, живописно описывая Маккензи и все здешние ручейки, овладел искусством изящной словесности.

Я опустила стекло, чтобы сразу услышать реку. На дороге мы были одни. Примерно около часа мы ехали высоко вдоль берега. По склонам росли цветы. На каждом изгибе дороги мне казалось, вот сейчас откроется река. Наконец дорога перестала петлять, пошла вниз, и я поняла, что Маккензи близко. Сердце у меня забилось. Раньше я думала, что здесь мрачная глушь. Но солнце светило вовсю. Мне даже стало страшно. Захотелось выйти из машины.

— Как ты думаешь, здесь всегда такая погода? — спросила я у Каденс. В детстве года два она прожила под Вудлендом, штат Вашингтон.

— Нет, — ответила Каденс. — Если здесь как в Вашингтоне, то чаще дождь.

Я взглянула на Каденс и не нашла у нее в лице ни малейших признаков страха, она думала только о том, где мы разобьем палатку. Каденс терпеть не может гостиниц и почти убедила даже меня, что в палатке удобнее.

Вскоре мы увидели идеальную площадку для лагеря, Лимберлост. Разбираясь с вещами, Каденс положила бумажник на крышу машины, когда мы съезжали по этой идеальной площадке к ручью, он, конечно, слетел. Что бумажника нет, Каденс заметила, когда мы закончили ставить палатку. Мы обыскали все, даже справились о нем в доме смотрителя. Попрощавшись с бумажником, а заодно с кредитными карточками и правами, мы отправились в аккуратное маленькое кафе, где весьма неплохо позавтракали. Пока мы ждали заказ, мы обе корили себя за беспечность. Но потом утешились тем, что вероятность того, что и я потеряю бумажник, очень невелика, а обязательный пункт программы у нас

только один — повидать бабушку. Я пошла собирать ежевику на берегу за кафе. Ее было много, ягоды были огромные, и сквозь кусты проглядывала рябившая на солнце река.

Потом мы вернулись в лагерь и пошли на прогулку в горы, карабкаясь вверх по огромным, заросшим мохом камням. Лето в том году выдалось жаркое, жарче обычного, и мох стал сухой. Я то и дело приставала к Каденс с вопросами, вроде нет ли в этих камнях змей, и вскоре ей надоела. Мы разделились: Каденс захотелось поснимать на видеокамеру, а я пошла вверх по ручью искать «ядовитый дуб». Распознавать его отец научил меня в раннем детстве, в числе самых первых правил, которые положено знать.

Вода в ручье была кристально чистая, кроны деревьев сошлись над ним ровным куполом. Набежали тучи, но все равно было тепло. Я про себя отмечала места, где отец непременно остановился бы порыбачить. Журчанье воды успокаивало. Часть души моего отца навсегда оставалась здесь — и он былздесь, трогал тонкими пальцами листья и смотрел в зеркальную воду голубыми глазами. Я села на старое, поросшее папоротниками бревно и наблюдала, как вода перекатывается через камни. Внезапно мне мучительно захотелось домой. Увидеть дочь, мужа, нашу собаку. Скорее домой. Я увидела достаточно. Хватит. Хватит. Я легла, вытянулась на бревне, закрыла глаза и слушала, как в воде играет форель.

В лагере мы разожгли костер, распечатали ужин в вакуумной упаковке. Когда костер прогорел, мы решили сходить в кафе, попробовать ежевичного пирога и позвонить своим. Звонили мы по очереди из единственной будки, где горел яркий голубоватый свет — необыкновенно яркий на фоне темного леса. Под конец мы обе ужасно устали.

В лагере наши соседи подарили нам пять прекрасных форелей. Каденс им сделала замечание за то, что они втянули лодку на наш участок. Лодку они не убрали, зато подарили форелей, еще сохранивших холод ледяного ручья. Я взяла их, и пальцы сами вспомнили гладкие, скользкие спинки. Ребенком я часто ходила на рыбалку с отцом. И чистить форель научилась, как только научилась держать в руке нож. Этих рыбин нам подарили уже вычищенных. В темноте я спустилась к ручью и сполоснула руки. Форель была очень свежая и еще не утратила запах.

— Как мы утром ее приготовим? — спросила Каденс. — У нас больше нет дров.

— Ничего, что-нибудь придумаем.

Каденс только пожала плечами, и мы забрались в палатку, заимствованную для поездки у ее приятеля, и под журчание ручья крепко уснули.

Утром Каденс попыталась соорудить костер из веток и кусков картонной коробки, в которой мы привезли растопку, но ничего не вышло. Все в нашем лагере с утра пораньше успели побывать на рыбалке, и форель была у всех, за исключением только одной семьи, расположившейся в двух участках от нас. у них горел костер, хозяин готовил завтрак, показавшийся нам шикарным: жареную картошку с беконом.

Я отправилась к нему с форелью и выторговала немного дров, кусок фольги, небольшой кусок масла и чуть-чуть какао. Человек этот оказался шеф-поваром. Здоровенными железными щипцами он выхватил из своего костра огромное пылающее полено и принес к нам. Увидев дымившие ветки, он только покачал головой и принес еще дров. Из фольги я сделала подобие сковородки, растопила масло и поджарила рыбу. Свежей форели я не пробовала после смерти отца. Корочка вышла хрустящая, мякоть — нежная.

Потом, чтобы двинуться дальше, я села изучать карту, которую выдал нам мой муж. Мы с Каденс двинулись вниз по Маккензи в сторону Юджина.

Я все время помнила и, как мантру, повторяла: здесь жил мой отец, здесь жил мой отец. Здесь он бродил мальчишкой. Я никогда не думала, что таинственные места его детства окажутся так прекрасны. На полпути до Сахали-Фоллз меня в ногу укусила пчела. Я не сразу вспомнила, что у меня аллергическая реакция, и в этой глуши без врача можно и умереть. Вспомнила, когда стали распухать пальцы. Каденс сидела на заднем сиденье, и я не знала, как ей сказать. В конце концов, минут через пять, я все же решилась: