Смерть Отморозка. Книга Вторая
Шрифт:
– Ты нужен мне! – не удержавшись, крикнула Лиз.
– О, нет. Тебе нужен не я. Что ты знаешь обо мне?
– Я все знаю! Все!
– Нет, Лиз. Ты только думаешь, что знаешь.
– Я знаю все твои тайны! Ты можешь мне доверять.
– Я не о тайнах Лиз, я о душе. Ты не знаешь мою душу.
– Я люблю тебя, шери! Я знаю, что ты любил Клотильду, но я все равно люблю тебя!
– Нет, Лиз, ты любишь не меня, а свою любовь ко мне!
– Ванюша, откуда у тебя ружье? – прервал Норов их диалог, странный для русского уха.
– Позаимствовал у Эрика, когда его не было.
– А патроны? Какой калибр
– Самый большой. Уходи, Поль!
– Понимаешь, если ты взял патроны с мелкой дробью, то ты не убьешь себя, только изуродуешь. Например, тебе выбьет глаз, оторвет ухо и половину носа. Получится очень некрасиво. Тебе стыдно будет показываться людям.
– Убирайся! Я взял нужную дробь! Если ты сейчас же не уйдешь, я выстрелю!
– Лучше уйти, месье Поль! Я прошу вас! – в ужасе зашептала Лиз.
– А если я уйду, ты не выстрелишь?
– Да убирайся же! – крикнул Жан-Франсуа.
– А может, опрокинем по рюмке на прощанье?
– К черту тебя! К черту!
– Пойдемте, месье Поль! – молила Лиз и тащила Норова за рукав.
– Хорошо, Ванюша, я ухожу, – сдался Норов. – Но знай: твою невежливость я считаю недопустимой и пожалуюсь на нее твоей маме.
Лиз тащила его прочь изо всех сил.
Целое утро и первую половину дня Норов провел в переговорах с разными влиятельными людьми, но помогать в истории с Денисом не брался никто. Все знали, что приказ отдал непосредственно губернатор, только он один и мог дать отбой, так что договариваться следовало напрямую с ним. Ленька со своей стороны что-то пытался предпринять в Москве, и тоже безуспешно; Мордашов был силен, переломить его не получалось.
В штаб Норов вернулся часам к трем, у входа уже дежурили журналисты. Они набросились на него с расспросами, но он молча прошел внутрь в окружении охраны. Осинкина он нашел в своем кабинете, измученного, небритого, с воспаленными больными глазами. Он курил сигарету за сигаретой. Норов распахнул окно, чтобы не задохнуться от табачного дыма.
– Я только что виделся с помощником губернатора, – сообщил Осинкин. – Он сам мне позвонил, встретились на нейтральной территории. Разговор был, само собой, конфиденциальный, но доходчивый. Короче: или я снимаюсь, или Денис отправляется в тюрьму.
– Они берут тебя на понт. Посадить Дениса они не смогут, мы им не дадим.
Осинкин загасил сигарету и закурил новую.
– Мы не сумеем им помешать…
– Еще как сумеем! Мы еще только начали работать, прошло всего несколько часов. Они поймали нас врасплох, но мы наверстаем!
– У нас неравные силы.
– Сегодня, да. Но это – лишь первый раунд. Завтра мы сравняем шансы.
Осинкин помолчал, отвернувшись к окну, выходившему на грязную октябрьскую улицу. Из окна веяло холодом.
– Я снимаюсь, – глухо проговорил он. – Для меня это – как ножовкой самого себя пополам перепилить, но другого выхода у меня нет. Ольга мне не простит, если из-за меня Дениса посадят. Да я и сам себе этого не прощу…
Он вскинул больные по-собачьи влажные темные глаза на Норова, но тут же вновь их отвел. Норов молчал.
– Извини меня, Паша… если, конечно, сможешь… Я очень виноват перед тобой.. Я думал, что смогу… очень хотел, верил, но… не смог!… Если бы речь шла только обо мне… но у них такие методы… Деньги, которые ты вложил, я тебе, конечно,
Он прервался, из его груди вырвался короткий клекот, похожий на сдавленное рыдание.
– Ты поверил, а я тебя предал! – заключил он с горечью.
Он опустил голову и прикрыл ладонью глаза, пряча слезы. Норов хранил молчание. Так прошло не меньше двух минут, может быть, больше. Наконец, Осинкин поднял изможденное серое лицо.
– Я пойду, – устало проговорил Осинкин. – Меня Ольга ждет. Она внизу, в машине.
Он встал и понуро побрел к двери.
– Постой! – окликнул его Норов. – Забудь о бабках, во всяком случае, о моих. Хрен с ними! Кроме меня, правда, существует еще Ленька, который запалил на тебя пятерку, но спрашивать он будет все равно с меня, ведь это я его втравил. Но все это потом, потом! Сейчас мы собираем пресс-конференцию! Немедленно!
Осинкин уныло смотрел себе под ноги, но тут вскинул воспаленные глаза.
– Зачем пресс-конференцию?
– Ты публично заявишь о своем решении сняться выборов.
– Для чего, Паша?! Я просто напишу заявление в избирком…
– Нет! – рявкнул Норов так, что Осинкин вздрогнул. – Ты не напишешь просто заявление! Ты ничего не сделаешь «просто»! Решил соскочить ради семьи? Молодец, правильно! Семья она – родная. Своя рубашка к телу ближе, так ведь, Олежка? А кто тебе я? Прохожий. Шел мимо, вдруг какая-то возня, ты крикнул «помоги!», и я влез за тебя в драку. Ты махнул пару раз кулаками, получил по бороде и скис. Сразу о семье вспомнил, о жене, о сыне. И – дернул! А я остался один! Разбираться с Мордой, с Пивоваровым, с налоговой, с Ленькой! Ленька, между прочим, в тебя столько вбухал, сколько ты за всю свою трусливую жалкую жизнь не заработаешь, вместе со всей своей семьей! «Квартира», «машина», – не смеши меня! Того, что ты за них выручишь, тебе на сигареты не хватит! А ты с ребятами попрощался, которые на тебя эти месяцы вкалывали? Нет? Не до них? А им ведь Морда с Пивоваровым припомнят, когда ты отвалишь! Ты нам всем приговоры подписал! К жене побежал? Песни всей семьей петь будете? «Возьмемся за руки, друзья»?!
– Паша… – попытался что-то сказать Осинкин.
Но Норова уже было не остановить.
– Давай, сука! Беги, предавай! – бушевал он. – Но молчком отвалить не получится! Я тебе не позволю! Ты сделаешь это публично! При всех, понял?! Ты отречешься от нас публично, глядя нам в глаза!
– Паша…
– В глаза, сука! В глаза!
И он вылетел из кабинета, хлопнув дверью. В коридоре его ждала охрана.
– Никого не впускать и не выпускать!
Ноздри его раздувались, глаза были бешеными.
Лиз была в отчаянии.
– Что делать, месье Поль? – повторяла она, ломая руки. – Что делать?!
Спустившись с лестницы, они шепотом совещались внизу.
– У него нет оружия! – убежденно проговорил Норов.
– Откуда вы знаете? Он же сказал…
– А я сказал: «нет»! – прервал Норов. – Позвоните отцу и проверьте!
– Папа плохо слышит и редко берет трубку! Пока я буду дозваниваться, он убьет себя!
– Не убьет. Мы взломаем дверь.
– А если он выстрелит?