Смерть по ходу пьесы
Шрифт:
Карелла ждал.
— Драматург — это действительно писатель: — изрек Корбин.
— Ясно, — сказал Карелла.
— Театр — это последний оплот английского языка, — сказал Корбин. — Последняя арена, позволяющая глубоко, с пониманием раскрывать человеческие характеры. Это последняя слабая надежда красоты и смысла, последняя и единственная опора слова как такового. Вот почему я пишу пьесы, мистер Карелла. Вот почему я написал «Любовную историю».
Карелла что-то не помнил, чтобы он спрашивал у Корбина, зачем тот пишет.
— Вы
«Хотел бы я получить возможность спросить о Мишель», — подумал Карелла.
— ...почему я предпочел самовыразиться посредством детектива. Но разве моя пьеса — детектив? О да, в ней присутствует нападение, попытка убийства, если хотите, но средоточие этой пьесы не преступник, а жертва. В отличие от детективных историй, с которыми вы каждый день встречаетесь на работе...
Карелла подумал, что в работе полицейских нет никаких детективных историй. Там есть только преступления и люди, эти преступления совершившие. И сегодня он пришел сюда потому, что кто-то совершил тягчайшее из преступлений против Мишель Кассиди...
— ...в хорошей пьесе главное должно происходить в конце, — продолжал Корбин. — И эта перемена, это прозрение может принимать различные формы. Это может быть внутреннее прозрение, или просто узнавание, или даже понимание характера, который никогда не изменится, который сам по себе является переменой. В детективе же все перемены должны произойти в начале сюжета. Произошло убийство — отклонение от нормального, упорядоченного хода вещей... перемена, если хотите. Герой или героиня вступают в сюжет, чтобы провести расследование, найти убийцу и восстановить порядок, исправить изменение, произошедшее в начале. Как вы можете видеть, между пьесой обычной и пьесой детективной существует огромная разница. «Любовная история» — не детектив. Не думаю, чтобы хоть один критик обвинил ее в этом.
— А вам не кажется, что именно это ей сейчас и грозит? — спросил Карелла.
Надо попытаться вернуть Корбина к сути дела. А суть заключалась не в содержании Великой Американской Драмы, а в отклонении от нормального, упорядоченного хода вещей, каковое отклонение воплощалось в теле Мишель Кассиди с двадцатью двумя резаными и колотыми ранами.
— Вы имеете в виду — из-за того, что убийство Мишель используют для рекламы?
— Да. И связывают его с тем, что в самой пьесе есть сцена нападения. Кто-нибудь из критиков...
— В жопу критиков, — сказал Корбин.
Карелла поморщился.
— Я пишу не для критиков. Я пишу для себя и для моих зрителей. Мои зрители поймут, что я не пишу дешевых детективов, никогда не писал и никогда не буду писать ничего подобного. Мои зрители...
— Я понимаю...
— Это были вовсе не детективы. Простите, вы слыхали о «Синем значке»?
— На самом деле, я не знаю...
— ..."Синий значок" и...
— ...названий...
— ..."Уличный ноктюрн". Два романа, которые я написал о нью-йоркских
— Правильно, документаль...
— Нет! — пронзительно завопил Корбин. — Никакой документальности! Я не пишу документальных книг. Так же, как детективов. Это просто романы о копах. О мужчинах и женщинах в синей форме и в штатском, об их женах, любовницах, друзьях, любовниках, детях, об их мигренях, болях в желудке, менструальных циклах. Романы. Которые, само собой, я теперь считаю более низким жанром, чем слово, произнесенное на сцене.
— Что вы чувствовали после того, как на Мишель было совершено нападение?
— Первый раз? В переулке?
— Да.
— Сказать честно?
— Да, пожалуйста.
— Я был рад. Это было неплохой рекламой для пьесы. Не подумайте, «Любовная история» — замечательная пьеса, но никогда не помешает привлечь к себе внимание, не правда ли?
— По словам Джонни Мильтона...
— Этого куска дерьма?
— ...идея принадлежала самой Мишель.
— Я бы не удивился. Очень амбициозная девушка, умеет ловить удобный случай.
— Как вы отнеслись к ее убийству?
— Оно меня очень опечалило.
Карелла продолжал ждать.
— Прискорбное событие, — сказал Корбин. — Но я обещал говорить честно. До этого момента я хорошо относился к рекламе. До тех пор, пока она не обернулась против нас. Пока из-за нее моя пьеса не начала выглядеть как какой-то дешевый детектив.
— Насколько хорошо вы знали Мишель?
— Это именно я настоял на том, чтобы ей дали роль — вопреки желанию Эшли, да и Марвина тоже, но у того вообще нет вкуса. Хотя нет, беру свои слова обратно. В конце концов, решил же он ставить «Любовную историю». Но Мишель получила роль именно потому, что на этом настоял я.
Такой ответ Кареллу не устраивал. Он предпринял еще одну попытку:
— Насколько хорошо вы ее знали, мистер Корбин?
— К сожалению, не так уж хорошо. Еще одна упущенная возможность в жизни, не так ли? Но теперь уже слишком поздно.
— Какую именно упущенную возможность вы имеете в виду? — спросил Карелла.
— Ну как же — возможность узнать ее получше.
— Что вы думаете об актрисе, заменившей Мишель?
— Джози? Я думаю, что она великолепна. Честно говоря, я вынужден признать, что я совершил ошибку, не отдав эту роль ей сразу же.
— Она играет лучше?
— Да, гораздо лучше. Я считаю, что наши шансы повысились. Даже безо всей этой шумихи вокруг смерти Мишель наши шансы стали гораздо выше, когда роль перешла к Джози.
— И конечно, если пьеса станет гвоздем сезона...
— Я, разумеется, буду доволен. Но ценность пьесы зависит от ее внутренней ценности. И десять лет, и сто лет спустя успех пьесы будет зависеть лишь от нее самой, что бы там ни говорили критики.
— Однако вы будете рады, если пьеса получит признание?