Смерть по сценарию
Шрифт:
Я так увлеклась своими мыслями, что незаметно для себя очутилась у самой двери Мадам. Тут только я вернулась в реальный мир, а вернувшись, сразу нахмурилась. Слишком здесь было невесело.
Мадам открыла мне, с вялой улыбкой пробормотала что-то вроде приветствия, медленно развернулась и потащилась в комнату. Я быстро разделась и пошла за ней. На столике перед ее креслом лежали все четыре книги Кукушкинса. В каждой было по несколько закладок, сделанных из клочков газет.
— Зачем это? — подозрительно спросила я, на секунду усомнившись в здравомыслии
— Надо! — отрезала она.
Я пожала плечами. Опять тайна. Подумаешь!
Рухнув в кресло напротив, я попыталась посмотреть прямо в глаза Мадам. Мне это не удалось — она и не думала следовать своим же собственным правилам приличия и не смотрела на меня с гостеприимной улыбкой, а уткнулась в книгу и внимательно вчитывалась в верхний абзац на левой странице.
— Про что там? — осведомилась я.
— Лин Во выращивает себе руку в цветочном горшке, — механически ответила Мадам.
Я поежилась. Это самое неприятное место в романе «Три дня в апреле». Сумасшедший Лин Во, оставшийся без руки в раннем детстве, подбирает на улице желудь, сажает его в горшок и начинает читать древнее китайское заклинание. Он думает, что через три дня и: желудя вырастет рука, которую он потом сможет приделать к своему плечу. Брр...
— Вот что, Владислава Сергеевна, — решительно начала я, — напрасно вы скрываете от меня...
Продолжить я не успела. Видимо, нас волновала одна и та же тема, потому что Мадам, казалось, только и ждала, когда я коснусь ее. Недослушав, она живо подняла на меня глаза и сказала:
— Тоня, я не собиралась скрывать от тебя этого. Но сначала я должна была, просто обязана была все обдумать. Нельзя обвинить человека на основе одних только подозрений. Да и подозрения такие шаткие, что...
Она вдруг опять замолчала.
— Такие шаткие, что... — повторила я ее последние слова, думая, что она просто забыла, что хотела сказать.
Но она не спешила посвящать меня в свои умозаключения. Судя по отчужденному взгляду ее выцветших, но все равно чудесных глаз, Мадам вела сама с собой внутреннюю борьбу — выложить мне всю правду, или лишь часть правды, или вообще послать меня подальше и ничего не говорить?
Не слишком приятная догадка. Неужели она мне не доверяет? Достаточно посмотреть на мое открытое честное лицо, чтобы понять, что я не побегу звонить на каждом углу о том... О чем? Понятия не имею. Нет, мне непременно нужно знать все. Если даже Мадам, близкий мне человек, не хочет поделиться со мной своей тайной, то какой же из меня следователь? Так я вовек не найду убийцу и не освобожу Дениса от подозрений.
Я бросила взгляд на часы: жду две минуты. Если через это время Владислава Сергеевна не победит свою совесть, мне придется применить недозволенные методы — то есть пристать к ней как банный лист и не отставать до тех пор, пока ей не надоест со мной пререкаться.
Две минуты прошли.
— Вот уйду сейчас, — пригрозила я.
Мадам
Я бы, конечно, никуда не ушла, но она не была твердо в этом уверена.
— Ну я же вижу, что вы все уже обдумали...
— Частично, — наконец ответила она, снова отворачиваясь, и у меня возникла мысль, что она таки намеревается что-то от меня скрыть.
— Будьте со мной откровенны, — сказала я ласково.
В этот момент я ощущала себя настоящим следователем, какого видела в одном фильме годов сороковых. Он смотрел на своего подследственного с такой любовью, что и не верилось, что он за полчаса до этой беседы уже решил подвести его под расстрельную статью.
— То-оня...
Я потеряла терпение и выложила ей то, о чем думала весь вчерашний вечер и все сегодняшнее утро:
— Скажите честно: что это вы так перепугались, когда Пульс устроил свое шоу с превращением в женщину? Решили, что он голубой?
— Тоня!
Мадам выглядела такой несчастной, что я сжалилась. Ну не может старушка слышать такие слова, как «голубой». Они кажутся ей отвратительными, почти что матерными. Как-то я пробовала ей объяснить, что это не так, но она обрушила на меня такой шквал обоснованной аргументации, что я быстро сдалась и более подобных разговоров не заводила. Не собиралась я делать этого и сейчас.
— Хорошо, хорошо, — успокаивающим тоном произнесла я. — Я пошутила. Но, Мадам, мне действительно ужасно хочется знать... Я себе просто места не нахожу. Я сгораю от любопытства. Ради Миши и Дениса, пожалуйста...
Она была сражена. Чего я и добивалась.
— Тонечка... Мне не хотелось бы, чтобы ты приняла то, что я скажу, за установленный факт.
— Не приму, — поспешно заверила ее я, радуясь удачному повороту разговора.
— Помнишь, я рассказывала тебе, что мне несколько раз звонила какая-то нервная женщина?
— Та, что намекала, будто вы пригрели змею на своей груди? — усмехнулась я.
— Она не намекала, а прямо об этом говорила. Так вот, я узнала голос...
Я все поняла. Мадам могла не продолжать.
— Пульс?
— Да.
Как только Мадам освободилась от груза тайны, ей заметно полегчало. Она выпрямилась в кресле, вздохнула и посмотрела на меня уже свободнее.
— Тоня, я, конечно, не могу утверждать, но мне кажется, что это был именно он. Вчера, когда он изображал женщину, он говорил именно тем голосом. Те же интонации, тот же тембр... Великолепный имитатор...
Последние слова она произнесла с горечью. Похоже, ее очень расстроило то, что нашим призраком оказался Пульс. Хотя это еще не доказывало, что убил Мишу тоже он. По мне — так лучшей кандидатуры на роль убийцы не найти. Тощий, противный, занудный... Но истина важнее моих симпатий и антипатий. Вот если я доподлинно установлю, что он не только чирикал женским голосом, но и поднял гантель...
Сумбур в мыслях отразился, видимо, и на моем лице, потому что Мадам махнула рукой и сказала:
— Ты только не фантазируй, Тоня.