Смерть предпочитает блондинок
Шрифт:
Скоро им предстоял переезд в отремонтированную квартиру на Ленинском, все было так хорошо — и тут! Ничто ее не настораживало, он был таким же, как всегда, только чаще ночевал на Ленинском, похудел. Всю зиму он провозился с сыном. Она не переживала: главное, чтобы ее не втягивали в эту ужасную историю с Костей — по счету уже вторую.
Вадим говорил, что таких историй может быть еще несколько, — он не желал отступать и верил, что вернет сына к жизни. Лялю это раздражало, но она помалкивала, злорадно ожидая очередного срыва, боли, звонков в клинику.
И
Развод! Вот что Ляля услышала от него после всех этих лет! После всех этих усилий по поддержанию его быта! После всех этих дней и ночей, проведенных вместе с ним. А ведь какие люди добивались ее руки! И как много сделал поначалу ее отец для Вадима! Сколько добра и заботы Вадим видел от нее!
— Убирайся отсюда прочь! Неблагодарное быдло! — заорала Ляля на мужа. — Иди, ступай к своей проститутке, и чтобы духа твоего здесь не было! Но я оставлю тебя голым и босым — каким пришел, таким и уйдешь!
Вадим Оттович молча смотрел на нее, ничего не понимая, Он сказал ей о своем решении и о его причине. Сказал деликатно, мирно. Пообещал заботиться о ней до конца ее жизни. Объявил, что, конечно, оставит ей не только отремонтированную квартиру на Ленинском, но и загородный дом, где ей так нравилось жить летом и весной. Поклялся, что она никогда ни в чем не будет нуждаться.
Но вместо его жены Ляли, в которой все же был еще жив поразительный отсвет девушки-цветка, на него, захлебываясь визгом, вдруг понеслась какая-то невообразимая, безумная, грузная фурия с перекошенным лицом.
…Ляле двадцать пять, и она смеется рядом с ним на горном склоне в Домбае — золотоволосая красотка с синими глазами и сильным стройным телом, от которой ему так хотелось иметь детей — обязательно мальчика и девочку.
…Ляле тридцать четыре, она плачет, сидя на диване, и твердит: «Пойми, да пойми же. Я просто не могу, не могу иметь детей». — «Мы можем усыновить. Взять ребенка, взять малыша из детского дома. Мы можем еще раз попробовать — сейчас такая медицина!» — «Я не хочу сейчас усыновлять ребенка!» — говорит она и смотрит на него синими глазами, в которых нет слез, а только злость, и он боится еще раз увидеть в этих глазах эту злость и перестает говорить с ней об усыновлении.
…Ляле сорок два, она весит сто двадцать килограммов, ходит с палочкой уже полгода, но он знает, что она притворяется, — он говорил с врачом, она давно здорова. Ляля просто ждет от него внимания и любви. И он идет, куда ему сказали, и покупает то, то попросили, и каждый вечер возвращается в вымытую домработницей квартиру, и ест приготовленный домработницей домашний ужин, и звонит ей за город — ну как ты?
Она никогда и нигде не работала — сначала делала что-то по дому, потом они стали нанимать прислугу. В последние пять лет Лялю просто разнесло — она постоянно что-то ела, жевала, грызла. Они могли позволить себе любой
Чем она жила все эти годы? Что с ней творилось? Почему она так кричит сейчас на него? Ляля? И это его жена, его Ляля?
— Ты слышал меня, подонок, урод? Голым и босым! Ты слышал? — Она схватила его за руки повыше локтей и затрясла.
А физически она и сейчас очень сильная, подумал Вадим Оттович, стараясь освободиться. И тогда она изо всех сил царапнула его по лицу остро отточенными наманикюренными ногтями.
Он оттолкнул ее от себя. Ляля отшатнулась, но на ногах устояла.
— Ненавижу тебя! — прокричала она и убежала из комнаты, забыв о своей хромоте.
А потом он услышал совершенно дикий крик Матильды и ринулся за Лялей в спальню.
— Я ненавижу, ненавижу тебя! — прорычала сквозь слезы его жена Ляля. Ее руки тряслись, а на полу лежала Мотя.
…С кем же он жил все эти годы? Почему и зачем? Вадим Оттович отвернулся от черной пустоты вопросов и уткнулся в нежное, сильное плечико Люды, которая уже спала. Он обнял ее и утонул в ее тихом, теплом запахе.
«Прости меня, Людка, прости дурака за все твои одинокие вечера, — думал он. — Прости меня, Костька, сын, прости за все, за то, что я предал, бросил и откупался, вместо того чтобы растить тебя. Прости меня, Мотя, киса моя тихая, моя красотулечка, я так хотел тебя спасти».
Он еще раз вспомнил нежную и тихую Матильду — даже на трех лапках она была грациозной и трогательной, как все кошки. У нее была красивая корзиночка, в которой она любила валяться. Он сам выбрал эту корзину в зоомагазине, как раз ей под стать — нарядную и легкую, с голубыми оборочками и кружевом. У Моти были самые большие на свете зеленые, совершенно инопланетные глаза, розовые нос и пальчики лап, густая, короткая белая шерстка.
Теперь он припомнил, что от Ляли Мотя всегда шарахалась, хотя он проверял — корм и вода на месте, наполнитель чистенький, но это делала прислуга.
«Должно быть, Ляля била ее или орала на нее, когда меня не было дома. Барыня из «Муму». Назови тигра по имени, и он появится», — вспомнил Блумберг старинную китайскую поговорку.
«Я исправлю. Я все исправлю. Я все вынесу и все исправлю, я буду много работать и все сделаю так, как надо. Я все изменю. Я еще успею. Только вы простите меня, пожалуйста, Люда, Костик, Мотя!»
Глава 43
Прошла уже целая неделя после Восьмого марта, но Маше казалось, что этот праздник никогда не закончится. Прежняя жизнь до знакомства с Димой представлялась ей теперь как грустный фильм о какой-то другой девчонке, которая боялась всего на свете, была одна, которую никто не любил и которая сама никого не любила.
Теперь она узнала о себе, что у нее маленькие ручки и ножки, к тому же ножки еще и длинные. Узнала, что она красотка, что у нее хороший характер, пушистые ресницы и очень мягкие волосы.