Смерть предпочитает блондинок
Шрифт:
— Мама запуталась, — вдруг сказал Даня и обхватил ее руками, как часто делал, когда был совсем маленьким.
— Что ты говоришь, Данечка, — удивилась Жанна, — я с тобой, это я. Мама.
— Ты мама, а она запуталась, — упрямо повторил Даня и испуганно посмотрел на нее зелеными глазищами.
— Ничего не бойся. Ведь я с тобой, — принялась она утешать сына.
В этот момент во дворе появилась девушка, тоже смутно знакомая Жанне. Она была светловолосая, но, как бывает во сне, ее лица Жанна разглядеть не смогла.
Потом Жанна с Даней увидели, что дверь подъезда открылась, и страшный человек, прижимаясь к стене, быстро побежал мимо торца дома к своей черной машине. За ним вился смрад и мрак, смрадный мрак причиненной кому-то боли, да и сам он был сгустком холода и тьмы.
Машина, в которую сел человек, ухнула куда-то назад, во тьму, а оставшийся за машиной след боли собрался вокруг нее, сгустился, и она резко ощутила эту самую боль — в себе, в своем затылке.
Жанна открыла глаза и увидела яркий, слепящий свет, который заливал белую больничную палату.
Ее левой руке было тепло, и она подумала, что за левую руку ее держит Даня.
— Даня, — позвала она, но пересохший рот не издал ни звука — только подобие вздоха.
— Жанночка, я тут, — услышала она голос матери и повела глазами.
Ее мама Татьяна Петровна сидела у кровати в чем-то светлом, в такой одежде, которой Жанна не помнила. Она гладила ее руку, и глаза у Татьяны Петровны были такие — точно свечку зажгли в темной комнате: грустные от какой-то беды и с нечаянной радостью, вспыхнувшей вдруг в глубине.
— Я здесь. Доченька, Жанночка, ты полежи еще минуточку, а я доктора позову.
Глава 40
Маша проснулась от мелодии телефонного будильника «Крылья бабочки» и подумала: ну еще, еще одну минуточку я посплю, а потом сразу же проснусь.
Бодрые гитарные аккорды звучали все громче, и Маша вскочила, побежала к подоконнику, на котором лежал телефон.
Она выключила будильник и сообразила, что в ее комнате нечто неуловимо изменилось.
На первый взгляд все было на месте: утренний свет передвигал по полу лимонные квадраты, на потолке вокруг белой люстры была розетка: листок дуба, цветок маргаритки, и так пять раз по кругу.
Ее любимой настурции не было на подоконнике, потому что она отвезла ее в больницу к Жанне, но занявшая ее место глоксиния выпустила за ночь бордовый хоботок своего цветка — зацвела.
«Зима прошла. Зима прошла совсем», — попробовала догадаться Маша о сути происшедших перемен.
И тут увидела миху, которая сидела на стуле с хитрыми блестящими глазками и важным носом. Выражение у игрушки было и впрямь совершенно живое: миха будто поджидала, когда Маша проснется.
Маша схватила миху на руки, нажала ей на живот и услышала веселую бубнилку:
— Лучший подарок, по-моему, мед. Это и ослик сразу поймет.
— Ну а тем более полный горшок! — закричала Маша хором с михой и принялась танцевать посреди комнаты, прижимая бубнящую игрушку к себе, целуя миху в пухлые смешные щечки.
Изменилось практически все. Мир стал другим. Она теперь не одна, у нее есть Дима.
Маша проспала всего часа четыре, но чувствовала себя просто отлично. Она побежала на кухню и сварила себе крепчайший черный кофе, чтобы взбодриться.
За завтраком Маша вспомнила всю эту темную и долгую московскую зиму, как она бежала от своего одиночества к Саду, как боялась, что уже никто и никогда ее не полюбит — а вдруг все так и будет? А вдруг так и останется она одна на всю жизнь?
Ей пришло на ум, что зря она так радуется — отношений как таковых пока что нет, просто знакомство с хорошим мальчиком, как раз с таким, о котором она и мечтала.
Нет, конечно, она не видела в своих мечтах именно Диму. Внешне ей вообще нравились брутальные брюнеты, вроде того же Бандераса в молодости или хотя бы вчерашнего Компота. А Дима был рыж, дурашлив, ничуть не брутален.
Но в самой сути его характера было как раз то, на что она так рассчитывала, то, на что втайне надеялась.
Рядом с ним она никого не боялась и не была одна. Он был добродушным, но ей не хотелось бы разозлить его. Он был мягок с ней, но она знала, что он не простил бы предательства или подлости. Диман шутил, смеялся над собой и над окружающими. Но она знала, что он серьезен и живет не начерно, а набело. Ему нравилось дарить, отдавать, радовать, ей нравилось то же самое, и поэтому вместе им было так легко. Они были очень похожи друг на друга — конечно, не внешне.
«Ну что ж, придется теперь ждать, когда он позвонит. Если я ему понравилась, то он позвонит, и мы встретимся, потому что вчера мы не договорились о будущей встрече», — подумала Маша.
А вдруг он не позвонит никогда? Точно! Он никогда не позвонит ей!
Зачем ему ей звонить? Зачем она ему нужна — не взрослая, вся в своей учебе и работе, да еще и не гламурная, ну совсем?
Нет, не позвонит. Вот к чему надо готовиться изо всех сил. С этими мыслями Маша и приехала на работу.
Людмила Леопольдовна, как всегда, уже была на месте, хотя Маша совсем не опоздала, а как раз наоборот — приехала за пять минут до начала рабочего дня.
— Ну привет, пропащая душа. Как твое горлышко? — спросила у нее Людмила Леопольдовна.
— Все прошло, большое спасибо, — ответила Маша. Она сама была немного смущена своим враньем о болезни, но теперь еле вспомнила, о чем это спросила ее начальница.
— Марток — надевай семь порток. Погода меняется прямо на глазах, но одеваться надо тепло — земля еще холодная, март в Москве — месяц зимний, — сказала Людмила.