Смерть ростовщика
Шрифт:
Богачи, притворившиеся глухими, когда Биби-Десятник благословляла их, теперь не могли делать вида, что их ушей не достигают проклятия и брань: ведь на всю улицу ругалась безумная старуха!
Но что они могли поделать? Все, что им оставалось, – это позабыв о своем степенном, важном виде, подобрать полы халатов и пуститься наутек, подобно мальчишкам. Так они и сделали; поспешили как можно быстрее убраться отсюда, чтобы поменьше людей узнало, как Биби-Десятник «втоптала в грязь и их одежду, и их достоинство».
Но сумасшедшая так разошлась, что в течение нескольких дней не переставала клясть
Так и Кори Ишкамба, обратившись к правителям города и не найдя у них помощи, стал везде поносить и ругать их, подобно той безумной Биби-Десятник.
После этого случая Кори Ишкамба окончательно сдал; пал духом, сильно изменился и внешне – он стал худеть день ото дня и отощал наконец так, что кожа болталась на костях, как пустой мешок.
XVII
Только через два-три месяца после случая с Мирзой Абдуллой разум постепенно стал возвращаться к Кори Ишкамбе. Теперь, рассказывая кому-нибудь о своем несчастии и по привычке посылая проклятия на голову Мирзы Абдуллы и правителей города, он говорил под конец:
– Ну, что было, то прошло! Все в мире проходит, ко всему привыкаешь!
Признаков помрачения рассудка как будто больше не замечалось, казалось, он выздоровел, но прежней полноты жизни навсегда лишился. Тело ростовщика походило теперь на опустошенный от нечистот желудок с множеством трещин. Щеки и лоб его изрезали глубокие морщины, цвет лица стал беловато-серым, как требу шина зарезанного животного.
Началась первая мировая война. Дела у Кори Ишкамбы, как и у других купцов и ростовщиков, пошли вверх. Появились спекулянты, наживавшие огромные деньги на перепродаже товара при нараставших с каждым днем ценах. Спекулянтам этим требовался все больший капитал, и они стучались в двери ростовщиков, брали у них ссуды под баснословные проценты, чтобы скупать ходовые и редкие товары. Кори Ишкамбе удалось завязать отношения с преуспевающими спекулянтами, и в его карманы потекли деньги, а от угощений у своих богатых должников брюхо его так плотно набивалось жирными блюдами, что чуть не лопалось.
Ко второму году войны кожа снова натянулась на залитом жиром теле Кори Ишкамбы. У него отвис второй подбородок, а живот вырос больше прежнего. Капитал его перевалил за два миллиона – доходы от денег, отданных в рост, множились, как мухи на падали, производя ему бесчисленных «потомков».
И все же, несмотря на радующие его сердце доходы. Кори Ишкамба не забывал Мирзу Абдуллу, и каждый раз перед едой, – а еда перепадала ему теперь по нескольку раз в день, – он поминал своего обидчика проклятиями и страшной бранью.
На третьем году войны, в 1916 году, трудовой народ был совсем разорен, люди мечтали о куске черствого хлеба, который мог бы составить, по распространенному среди мусульман выражению, их куты-лайамут [39]. Спекулянты же нажились так, что уж и не знали, на какие еще товары могли бы они потратить свои капиталы. А для купцов, ведущих торговлю с Москвой, даже золото и бриллианты не имели цены. Они не нуждались в деньгах
Правда, с крупной суммы, которая превышала два миллиона рублей, он даже по банковскому расчету получал немало, но это не могло удовлетворять его страсть к наживе. Чем богаче, тем алчнее он становился.
Он жаждал, как и в предыдущие годы, получать с крупных ссуд по двадцать пять – тридцать процентов,
Но осуществить эту мечту ему не удавалось, и он с сожалением твердил: «Увы, те дни унесла вода! Тот кубок разбился, и влага пролилась!»
В довершение всего и с едой стало хуже. Богачи, не нуждаясь больше в его деньгах, не подпускали его к своей скатерти, а в банке, где он имел текущий счет, его угощали один раз – в десять утра – сладким чаем, и только. Поэтому он поневоле довольствовался пловом, которым, согласно условию, его ежедневно кормили снимавшие у него худжры, да угощениями на свадьбах, если ему удавалось на них попасть, или горячими поминальными блинами на мазарах. Начиная с 1916 года Кори Ишкамба опять начал худеть.
Как-то раз я встретился с ним и спросил, почему он похудел. Кори Ишкамба начал рассказывать:
– Раньше по нескольку раз на день я ел кази, плов, манту, персидский плов, пельмени, жареных кур, жаркое из молодого барашка, баклажаны. Теперь из тех домов, где меня угощали всем этим, ушла благодать, хотя их хозяева и стали еще богаче. Уже давно я не смачивал губ своих в этих домах. А ведь сказано: «И коровы и бараны жиреют от корма!» Как же мне не тощать, когда не находится еды, соответствующей моему аппетиту! – Немного помолчав, он добавил с признательностью: – Дай бог всего хорошего банку! Как только прихожу туда к утреннему чаю, тотчас передо мной ставят стакан и сахарницу, полную сахара. Я кладу, сколько влезет, доливаю потом стакан горячим чаем и напиваюсь всласть. Управляющий не выражает неудовольствия, если я выпью сразу три стакана! Он только радуется этому!
– Но ведь теперь денег у вас много, – сказал я дядюшке Кори – и вы состарились! Не унесете же вы свои деньги в могилу! Почему бы вам не готовить для себя каждый вечер то кушанье, которое захочется, почему не поесть в свое удовольствие?
В ответ он прочел стихотворение, которое сочинил о ростовщиках один из поэтов того времени:
Ростовщику вовек не понять –
Как можно корку нищему подать?
Немыслимо – как сталь разбить стеклом
Или как зубы о кисель сломать.
* * *
К концу того же 1916 года еще одно обстоятельство стало подрывать силы и здоровье Кори Ишкамбы–это «неуместные», как он говорил, проказы бухарских шутников.
Если они узнавали, например, что Кори Ишкамбэ положил свои деньги в «Соединенный банк», один из них, подойдя к нему, шептал по секрету:
– Вы слышали, дядюшка Кори, про «Соединенный банк»? Плохи у них дела! Говорят, крупный капитал этого банка попал в руки неприятельских солдат. Не сегодня-завтра владельцы объявят себя банкротами. Будьте осторожны!