Смерть в гриме

Дарк Олег

— Как разумный человек он понял неизбежность происходящего. Да и она так обставила. Конечно, переживал.

— Сказала, что ему здесь, конечно, будет поспокойнее?

— Конечно. Он сможет работать. И обещала регулярно навещать. Там же постоянная суета, приходят все.

— Сдержала обещание?

— Как и все остальные.

Когда стало совсем невмоготу и воздух их общежития до предела насытился электричеством

Появлялся, когда хотел, на самых важных совещаниях, и все останавливались, в недоумении переглядываясь. Он садился на свободное место, и приходилось продолжать, сбиваясь. Но он же все равно ничего не понимал. Или, заглядывая, слушал телефонные разговоры.

Прикрывшись рукой, делала знак уйти. Слушался неохотно и не сразу. Дождавшись, чтобы осталась одна: "Я хочу наконец возобновить с тобой разговор о наших делах". Смотрела, как поудобнее устраивается в кресле. Я часто ссорилась из-за него. Степан считал, что все пойдет наперекосяк, ведь только наладилось.

вызвала к себе и, заглядывая в глаза (а сам подумал: но они же одного роста, присаживалась для этого, что ли, или наклонялась к его лицу, трогая волосами?), сказала, что им лучше разъехаться.

Но ты не беспокойся, в остальном все останется по-прежнему, ты даже не заметишь. Я буду очень часто приезжать к тебе, и ты мне будешь читать свои новые произведения. А когда все успокоятся, опять вернешься. Ты же их все-таки очень раздражаешь. Я это делаю для тебя, думаешь, мне самой не хочется?

Впрочем, режим оказался мягче, чем можно было предполагать. Когда надо было с кем-то встретиться, приезжал, предварительно предупредив. Она же сама не хотела. Не знаю, с чем, может, это и не связано с Русланом, для чего предназначались эти помещения. Он специально приводил сюда, но она же не знала, потому что это ей было бы неприятно.

— Может, я чего-нибудь приготовлю пока? Потому что больше же нет ничего.

— Конечно, — ответил Руслан, не оборачиваясь.

— Потому что здесь больше нет ничего.

Перебирает по листочку. Подбегает к столу торопясь. Просматривая. Захватив несколько с собой, вышла на кухню. Я стала разбирать захваченные из дома (по дороге купленную снедь) принесенные с собой продукты, за которыми он велел мне выйти, остановив ма.

У нее на лице

У нее на лице отражается все состояние ее пищеварительной или урогенитальной системы. Ноздри у нее голые, а губы тонкие и твердый волокнистый язык, а вульва после акта долго не успокаивается, показывая красный язычок, который медленно втягивается. Я это сам видел.

Ну так убей ее.

Давно бы уже.

Так что же?

Я думал об этом. Но я бы хотел, чтобы она обо всем этом узнала.

Тогда скажи.

Я думал об этом.

Ну, и?

Я ей говорил. Но она думает, что я это специально.

Тогда убей, отрежь соски и положи на лоб. Или еще лучше — забудь о ней.

Да, я знаю. Но когда я о ней забываю, то сейчас же вспоминаю.

Не знаю, чем тебе могу помочь.

Ты можешь, ты можешь. Под конец акта, совсем возбудившись, сначала протрещит несколько раз газами, а потом у нее из щели с шумом брызжет и выливается. Я такого никогда не видел. И она употребляет некоторые слова и выражения.

Например?

Она говорит: "выстраданные идеи".

А еще?

Она говорит: "ментальность".

Еще?

"А когда я бываю права?" Но так говорят только между очень близкими людьми.

Знаешь что? поехали со мной. По крайней мере развеешься.

Тамара меня встречает в прихожей в халате на голое тело. Он в желтых кружках, как цветы. Когда она присаживается передо мной, раздвигается на ней, она его запахивает, а он опять раздвигается, а она раздвигает на мне пальто и приспускает штаны. Подносит мою выросшую флейту к губам и перебирает пальцами,

делая вид, как будто играет. Она смотрит на меня снизу, как я отреагирую, и мы встречаемся глазами. Я не реагирую никак. Тогда она похожа на девочку-Пана с толстыми ноздрями. Ты же сумасшедший, маньяк, говорит она мне, — у меня таких еще не было. Поэтому она меня к себе еще пускает.

Музыка

рассказывал серокожий второгодник Сережа, стоя посередине туалета на исчерченных трещинами плиток полу. — А другой все смеется, заливается, и так всю песню. Я потом спросил, это он там, оказывается, какой-то анекдот. Таких песен, конечно, быть не могло, но мы не смели не верить, окружив его.

Он уже курил, ловко гонял сигарету по рту, мял фильтр, зажимал ее между большим и указательным пальцем, прятал в рукав и делал прочие штуки. Кроме того, многое из того, что он нам рассказывал, оказывалось правдой. Поэтому мы не верили молча. Например, в прошлом году он нас повел показывать на стройке за школой, где подвесили и сожгли живую собаку.

И правда, в одной из открытых сверху ям стояли несколько прислоненных стекол, верхнее разбитое ногами собаки, когда она билась, объяснил Сережа. Мне даже показалось, что в форме собачьих следов. Хотя, с другой стороны, могло быть, например, камнем. В этом году мы перешли в пятый класс, а значит, сменили этаж.

На втором пахло из буфета котлетами, а в туалете неуютно, дуло, слабые запахи мочи и известки смешивались с несущейся из всегда открытых окон свежестью. В туалете третьего этажа было тепло и душно, окна закрыты, между толчками — рамы перегородок с вынутыми сердцевинами. Раньше мы сюда только иногда осторожно заглядывали, сторонясь задов старших ребят, где они собирались. В туалете на втором все перегородки были целые. Мы там не собирались никогда.

Много лет спустя, уже молодым человеком, я вдруг понял, что Сергей, скорее всего, имел в виду «Битлз». Это могло бы быть первым их упоминанием в моей жизни. И чуть ли не "Об-ла-ди, об-ла-да", как я думал, где как раз смеются. Потому что ничем другим это, кажется, и быть не могло. Но в пятом классе слова «Битлз» мы не знали. 70-й год, и даже в Англии если и стало уже известно о том, что они разошлись, то все равно было еще и там новостью.

Выстрел

Мой повторяющийся мучающий сон: я купил себе газовый самострел, еду в автобусе, как вдруг входят они. Они меня замечают: о, да это хороший мальчик едет. Сейчас же столпились вокруг. За руки и за плечи хватают по своему обыкновению. А я их руки то отодвигаю, то смело отталкиваю, чтоб они отвязались, потому что мне надоели. Осмелел с тех пор, как в последний раз виделись, замечает один из них. А мой самострел тем временем лежит в сумке. Я говорю, что готов с ними выйти, и поднимаюсь. Они обещают, что будут сейчас учить меня, как себя вести, но я-то знаю, что этого не произойдет никогда, потому что я вооружен. Они меня сзади подталкивают в спину, а я то уворачиваюсь, то смело отталкиваю их руки, представляя, как они перепугаются, когда я направлю на них ствол. Одному снесу полголовы, а остальные разбегутся. Ты возьми у него сумку, чего ему ее зря тащить, говорит один другому, когда мы сходим. — Она же ему будет только мешать. Тот снимает у меня с плеча сумку, расстегивает, достает из нее самострел и на меня направляет. На этом сон каждый раз обрывается, вероятно, по недостатку воображения, и я просыпаюсь. Я и во сне думал о том, как отомстить.