Смерть в Лиссабоне
Шрифт:
Взгляд у Жорже стал сонным, как у удава, заглотавшего лошадь, копыта которой застряли у него в желудке. Он затянулся несколько раз, поморщившись, раздавил окурок и выставил нам на обозрение ряд желтых зубов с кусочками застрявшей между ними пищи.
— Вы хотите сказать, что он бывал здесь раньше, и, видимо, мне надо согласиться с этим, но… — Он не докончил фразы и, достав регистрационный журнал, пролистал пустые страницы.
— Возможно, вам стоит вытащить
— Но если они заняты…
— Мы хотим посмотреть комнату наверху. Они все свободны?
— Если заперты, значит, заняты.
— У вас что, дел невпроворот? — сказал я, и Жорже призадумался. — Я желаю осмотреть все комнаты, как запертые, так и незапертые.
Он подтянул брюки и вылез из-за конторки. На нем были шлепанцы. Я проследовал за его серыми заскорузлыми пятками на верхний этаж.
— Сколько у вас тут комнат?
— Четыре, — отвечал он, на этот раз коротко, потому что, поднимаясь по лестнице, запыхался.
Наверху он долго не мог откашляться, а откашлявшись наконец, сплюнул в платок.
— Ну и что теперь? — спросил он, тыча пальцем в Валентина.
— Это не ко мне, — сказал Валентин. — Я вообще не знаю, зачем я здесь.
— Помнишь, что я пообещал тебе заехать локтем в ухо? — спросил я.
— Слыхал? — сказал Валентин, обращаясь к Жорже. — Это он угрожает.
— Тебя я не вижу, его не слышу, — сказал Жорже. — У меня уж который год как все органы отказали.
Валентин покосился на одну из дверей, и Жорже распахнул ее широким жестом лакея старой выучки.
Войдя, Валентин занял позицию подальше от меня — на другом конце кровати. Карлуш устроился на табуретке возле двери, которую поспешил прикрыть. Я вымыл руки над раковиной, поглядывая в зеркало на Валентина, и похлопал влажными ладонями по щекам, чтобы было не так жарко. Потом потряс руками в воздухе, стряхивая капли, поправил галстук и снял пиджак. В комнате было жарко, несмотря на закрытые ставни.
— Ну, давай, Валентин, выкладывай.
— Да вы же знаете, как это было.
— Итак, теперь ты вдруг вспомнил, зачем ты здесь, — сказал я. — Но мне хочется услышать все от тебя самого. Ведь устроил все это ты. Ты сказал Бруну, что с Катариной это можно, так изложи же теперь свою версию.
— Она сказала, что хочет испробовать это, но только со знакомыми парнями.
— Так и сказала? То есть предложила это она. Пятнадцатилетняя девчонка делает интересное предложение парню, которому уже двадцать один?
— Двадцать два, — уточнил он и, выждав секунды две, добавил: — Наводит на размышления, инспектор, правда?
— О том, что и твоей матери
От парня, чья жизнь возникла по ошибке, по комнате прокатились волны злобы. Он опустил голову, но, когда поднял ее, глаза его смеялись.
— Надо думать, в наши дни девушки взрослеют быстрее, инспектор.
— У меня есть дочь… Она немногим старше Катарины.
— И вы так уж точно знаете, что замышляет ее девственная головка?
— Во всяком случае, не барахтанье втроем в одной постели!
— Должно быть, вы обсуждали с ней это, если так уж уверены.
— Лучше заткнись, — сказал я, чувствуя, что закипаю.
— Вам, по крайней мере, должно быть известно, что современные девушки вполне откровенны в своих желаниях.
— А чего они раньше, по-твоему, желали? — поспешил мне на выручку Карлуш.
— Возвышенных чувств.
— Ну а теперь?
— Теперь они знают, что можно заниматься сексом и без любви, и хотят этого секса, — сказал Валентин. — Я не такой замшелый, как выросший до революции инспектор. Меня не пичкали католицизмом и салазаровскими проповедями: дескать, семья превыше всего, она краеугольный камень и прочее, место женщины — домашний очаг, а проституток и бродяжек долой, и так далее.
— Если это попытка самооправдания, то валяй, продолжай, — сказал Карлуш.
— Никакое это не самооправдание, просто взгляд на современных девушек типа Катарины, которая не была девственницей и предложила именно то, что предложила. А кроме того, объяснение причины, по которой инспектор в этом сомневается.
— Почему молодое поколение всегда считает, что секс изобрели именно они?
— Не изобрели, но привнесли в него революционные изменения!
Я почувствовал, как за ворот мне потекла струйка пота. Валентин начал уже вызывать у меня аллергию.
— Так что же такое ты расслышал в голосе Катарины, что стал обхаживать ее?
— Талант.
— Но должно было слышаться в нем и что-то другое, если сам великолепный Валентин, избалованный вниманием липнущих к нему девушек, стал обхаживать…
— Она была голубоглазой блондинкой. Для португалки необычно. Меня это и привлекло.
Наступившая пауза длилась несколько секунд, и Валентин удивленно поднял брови.
— Я хочу, чтобы ты немного подумал, прежде чем начнешь рассказывать о том, что здесь происходило. У тебя ведь хватит на это мозгов, не так ли?