Смертельный дозор

Март Артём

— Разрешите обратиться, товарищ подполковник, — отозвался Алим.

— Разрешаю.

— Испугался. Нервы подвели, вот и выстрелил. Он не собирался.

— И оснований стрелять у него не было, товарищ подполковник, — добавил я. — Все это только трагическая случайность.

— М-дм… — Протянул Давыдов, потом глянул на меня, — Селихов, снова ты попал в заварушку?

— Так точно, товарищ подполковник. Что-то не везет.

— Это не то слово, — строго покивал Давыдов. — И что, неужели ты не испугался прокаженного трогать?

—

К такому мы были не готовы, товарищ подполковник, — сказал я, — ребята это видели. Каждый понимал, что может случиться, принеси мы эту заразу на заставу. Но даже так, кому-то надо было его задержать.

Подполковник глянул на меня с уважением во взгляде. Потом покивал и добавил:

— Не уходи далеко. Вон Громов идет. Он скажет, что с тобой делать.

К нам подошли Таран и военврач майор Громов.

— Докладывайте, — сказал подполковник.

— При погибшем не было ни документов, ни личных вещей, — сказал Таран, — личность установить никак не получилось.

— А вы что скажете, товарищ майор?

— Я не специалист по инфекционным заболеваниям, — пожал плечами Громов, — но по всем внешним признакам мы действительно имеем дело с лепрой.

— Можете сказать, какова вероятность эпидемии? — Посуровел лицом Давыдов.

— Бойцы контактировали? — Громов посмотрел на нас.

— Селихов тронул шею, чтобы проверить, жив ли нарушитель.

— Шею? Тогда невелика, — сказал Громов. — Проказа — вредная штука. И достаточно заразная. Но не настолько, как привыкли считать обыватели. Инфекция передается при тесном контакте. Чаще всего достаточно длительном. При рукопожатии или, коснувшись одежды, ее не подхватить. Воздушно-капельным можно…

При этих словах Стас побледнел, припомнив Мишу, что-то говорившем о «ветерке в нашу сторону».

— Но опять же, при тесном контакте и очень близком. — продолжал майор.

— Значит, не обязательно солдат в карантин? — Спросил Таран, хмуро глянув на Громова.

— Не обязательно. Пусть руки вымоют с мылом на всякий случай. Ну и продезинфицируют. Этого хватит.

— Спасибо, товарищ майор. Вы свободны, — сказал Давыдов.

Военврач отдал честь, пошел к шишиге, в которую уже поместили тело несчастного.

— Остался другой, более сложный вопрос, — сказал Давыдов.

Все мы посмотрели на Мишку.

— Тут уголовное дело, — вздохнул подполковник. — Нарушение правил несения пограничной службы.

Таран грустно покивал.

— Постараемся учесть все обстоятельства, — продолжал начотряда, — немного позже особый отдел твоих ребят допросит.

Давыдов засобирался к своей машине, но сначала положил руку на плечо Тарана.

— Понимаю, Толя, Глушко этот — парень молодой. Не из злого умысла преступление совершил. Но ничего не попишешь.

— Я буду настаивать на справедливом следствии, товарищ подполковник, — сказал Таран, — если найдутся смягчающие, стану как могу добиваться, чтобы на них обратили особое внимание.

—

Я тоже, Толя. Я тоже.

Вечером после ужина, замполит собрал всех свободных погранцов в красной комнате. Стал разъяснять личному составу про лепру и ее заразность.

Хоть и молодой, но мудрый Строев долго разговаривал с врачом Громовым еще на границе. Видимо, уже тогда готовился к тому, чтобы донести до личного состава характер и особенности болезни, с которой так внезапно пришлось столкнуться пограничникам.

Всю эту недолгую лекцию слушал и я. Слушал с одобрением. Понимал, что солдаты могут неправильно понять случившееся. Начать сторониться тех, кто был рядом не только с живым прокаженным, но даже и с его мертвым телом.

— Так что, товарищи, — вещал замполит, — любая опасность уже позади. Так просто эту смертельную и очень неприятную болезнь не подцепить.

Когда все разошлись, Стас остался в красной комнате. Видя его поникшим, я тоже задержался. Знал, что он винит и себя во всем произошедшем. Мол, мало того что он был старшим наряда, так еще и напугал Мишку. Да так, что тот произвел выстрел.

По сути, понимал я, что он себя зря накручивает. У Глушко просто нервы сдали, вот и все. Но Стас, очевидно, думал совсем иначе.

— Можно? — Спросил я, пододвигая стул.

— Садись, чего спрашиваешь? — Поднял на меня взгляд Стас.

— Как? Поговорил с Тараном?

— Да поговорил, — вздохнул ефрейтор, — он думает, особисты и меня крутить станут. Разобрали мы всю последовательность моих действий. Не нашли никаких нарушений предписаний несения пограничной службы. Кроме одного: не обеспечил я правильности применения боевого оружия. Эх… Все это трагическая ошибка, Саша… Как ты и сказал тогда, на Границе.

— Трагическая, — покивал я. — Но ты зря себя винишь.

— Зря? — Глянул на меня Стас жалобно, — Саша, я в наряде за всех отвечал. Я должен был твердо руководить нарядом, но растерялся. А что мне было делать? Ты, вон, тверже себя показал, чем я.

— Зря винишь потому, что никому твои самокопания не помогут, Стас, — сказал я несколько строже, — а только навредят. Могут навредить другим, когда ты станешь неуверен во время исполнения боевой задачи. Но в первую очередь навредят тебе самому.

— Тебе-то легко говорить, — недовольно глянул на меня Стас — ты…

Он вдруг осекся.

— Да-да, — улыбнулся я, — Меня уже особисты к себе звали. Дважды. И неизвестно, чего там выдумает этот Сорокин в следующий раз. Он явно закусил удила.

Стас помолчал. Немного подумал и спросил:

— А как ты с этим справляешься? Вот я, как подумаю, что мне будет из-за всего этого, то самого аж в дрожь кидает.

— Душевные силы можно черпать из многого: из того, чего ты уже добился, из мысли о том, чего еще ты можешь достичь. Из понимания, что случиться с людьми, если ты совершишь ошибку, при выполнении своего долга.