Смертельный холод
Шрифт:
– Он все время сидел на трибуне рядом со мной.
– Я помню, вы об этом говорили. Но не мог ли он отойти на минуту-другую так, чтобы вы не заметили?
– А вы, когда шли сюда из старого дома Хадли, заметили бы, если бы с вас на минуту-другую свалилась куртка? – Когда она задавала этот вопрос, в глазах ее сверкали искорки.
– Может быть.
Гамаш знал, к чему она клонит, и не хотел это слышать. Не хотел слышать, что его идеальный подозреваемый, его единственный идеальный подозреваемый не мог этого сделать, потому что Мирна обратила бы внимание на внезапное исчезновение
– Послушайте, я не испытываю никаких теплых чувств к этому человеку, – сказала она. – Кто-то на протяжении многих лет третировал Кри, довел ее чуть ли не до ступора. Поначалу я думала, что она аутист, но, проведя с ней несколько минут, я поняла, что это не так. Думаю, это своего рода бегство от самой себя. И по-моему, Ришар Лион виноват в этом.
– Расскажите мне. – Гамаш взял свою теплую кружку и вдохнул запах рома и специй.
– Что ж, я постараюсь говорить осторожно. На мой взгляд, Кри на протяжении всей жизни подвергалась эмоциональному и словесному унижению. Я думаю, унижала ее Си-Си, но обычно в таких ситуациях есть три стороны. Тот, кто унижает, тот, кого унижают, и безучастный наблюдатель. Один родитель делает это, а другой знает, что происходит, и ничему не препятствует.
– Если Си-Си эмоционально унижала свою дочь, то могла ли она унижать и своего мужа?
Гамаш вспомнил Лиона – испуганного и потерянного.
– Я в этом почти не сомневаюсь. Но все же он отец Кри, и он должен был ее защитить.
– Однако не защитил.
Мирна кивнула.
– Вы можете себе представить, что такое жить в подобном доме? – Мирна сидела спиной к окну, и ей не был виден старый дом Хадли, но она чувствовала его.
– Может, обратиться в опекунскую службу? Может, Кри будет лучше где-то в другом месте?
– Нет, я думаю, худшее уже позади. Ей сейчас необходим любящий родитель и интенсивная терапия. Кто-нибудь говорил с ее преподавателями в школе?
– Они утверждают, что она умная, и ее отметки это подтверждают. Но она не приспособлена к жизни в обществе.
– И возможно, никогда не будет приспособлена. Слишком велик ущерб. Мы становимся заложниками наших убеждений, а Кри убеждена, что она чудовище. Она слышала об этом всю свою жизнь. И теперь это преследует ее, как и голос матери. Этот голос большинство из нас слышит в минуты тишины, он нашептывает добрые слова или слова обвинения. Голос нашей матери.
– Или отца, – сказал Гамаш. – Хотя в данном случае отцовский голос молчал. Она произнесла слишком много слов, он – слишком мало. Бедняжка Кри. Неудивительно, что это кончилось убийством.
– Мы живем в век управляемых ракет и неуправляемых людей, – сказала Мирна. – Это слова доктора Мартина Лютера Кинга младшего.
Гамаш кивнул, потом вспомнил что-то еще:
Твои убеждения становятся твоими мыслями, Твои мысли становятся твоими словами, Твои слова становятся твоими действиями, Твои действия становятся твоей судьбой.– Махатма
– Не знала, что Махатма был таким болтливым, но я с ним согласна. Очень сильно сказано. Начинается с наших убеждений, и наши убеждения становятся нашими родителями, а если у нас больной родитель, то у нас больные убеждения и они заражают все, что мы думаем и что делаем.
Гамаш не знал, кто был матерью Си-Си и какие убеждения она внедрила в голову дочери. Он попивал пунш, его тело наконец согрелось. Он оглянулся.
Магазин Мирны был похож на старую библиотеку в загородном доме. Вдоль стен стояли приятные глазу деревянные книжные шкафы, заставленные книгами. Тут и там лежали коврики, а в центре стояла чугунная плита, перед которой удобно расположился диван, с креслами-качалками по бокам. Гамаш, который любил книжные магазины, решил, что приятнее этого еще в жизни не видел.
Он пришел за несколько минут до пяти, миновав по дороге Рут. Пожилая поэтесса снова остановилась посреди деревенского луга и опустилась на покрытую ледком скамейку. Гамаш выглянул в окно Мирны и увидел, что Рут все еще сидит там, неподвижная, застывшая на фоне веселых рождественских огней на соснах.
– «Да, дети все печальны, – процитировал Гамаш, – но некоторые преодолевают это».
Мирна проследила направление его взгляда.
– Пивная прогулка, – сказала она.
– Пивная прогулка, – повторил Робер Лемье.
Он оторвался от телевизора в доме Морроу. Клара и инспектор Бовуар все еще с широко раскрытыми глазами оставались перед экраном. Единственными признаками жизни, которые замечал Лемье в инспекторе с начала фильма, были редкие ахи и охи. Лемье тоже старался смотреть, но все время ловил себя на том, что начинает задремывать. Он представил себе, как его голова падает на плечо Бовуара и из уголка рта тянется ниточка слюны. Нет, лучше встать и пройтись.
Он остановился у окна, и к нему присоединился Питер Морроу.
– Что она там делает? – спросил Лемье, указывая на старую женщину, сидевшую на скамье, в то время как остальные обитатели деревни жались к своим теплым каминам или торопились домой в этот холодный вечер, когда, казалось, замерз сам воздух.
– О, это ее пивная прогулка.
Лемье покачал головой. Смешная старая пьяница.
Когда Мирна закончила объяснять, Гамаш направился к своей куртке и общупал карманы, пока не нашел, что искал. Экземпляр книги Рут, найденный на теле Эль.
Он вернулся на прежнее место, открыл книгу и стал читать, что попадется на глаза.
– Она удивительная поэтесса, – сказала Мирна. – Жаль, что в жизни она такая невыносимая. Вы позволите? – Она протянула руку и открыла книгу на авантитуле. – Это вам Клара дала?
– Нет. А что?
– Это посвящено ей. – Мирна показала ему: – «Ты воняешь. С любовью, Рут».
– Кларе? «Ты воняешь»?
– Ну, в тот день так и было. Забавно, правда? Она сказала, что потеряла ее. Наверно, потом опять нашла. Хотя вы говорите, что не она дала вам эту книгу?