Смертельный номер (рассказы)
Шрифт:
— Полностью с вами согласен, — вставил богопослушный официант.
— А взять докторов, которых за полночь вытаскивают из постели. Нелегкая у них жизнь. Вы никогда не задумывались, Клатсем, какая у докторов жизнь?
— Как-то не приходилось, сэр.
— Так вот, жизнь у них нелегкая. Можете мне поверить.
— Когда позвать вас к завтраку, сэр? — спросил официант, не видя особых причин прекращать разговор.
— Не надо меня звать Клатсем, — скороговоркой пропел мистер Рамбольд, словно запрещал официанту называть себя Клатсемом. — Когда проснусь, тогда и проснусь. Не исключено, что как следует поваляюсь в постели. — Последние слова он произнес, причмокивая
— Вы правы, сэр, спите хоть до вечера, — поддержал его официант. — Вас никто не потревожит.
— Спокойной ночи, Клатсем. Вы замечательный малый, я готов это повторить где угодно.
— Спокойной ночи, сэр.
Мистер Рамбольд снова опустился в кресло. Оно нежно приняло его, окутало теплом, приуютило, он словно слился с ним в одно целое. И не только с ним — с огнем, с часами, со столом, со всей мебелью. Все полезное и ценное, что было в окружающих его предметах, потянулось навстречу всему полезному и ценному, что было в нем, свойства эти встретились — и сразу подружились. Кто может помешать их благому взаимовлиянию, кто способен ограничить живущее в них добро? Никто — и уж конечно не тень прошлого. В комнате стояла полная тишина. Звуки с улицы доносились непрерывным низким гулом, жужжание убаюкивало. Мистер Рамбольд уснул.
Ему приснилось, что он снова ребенок и живет в своем старом загородном доме. Во сне он охвачен неодолимым желанием: он должен собирать дрова, везде, где ни попадутся. Стоит осень, он в дровяном сарае, с этого и начался сон. Дверь приоткрыта, через нее льется свет, но как он очутился в сарае, он не помнит. На полу валяется кора, тонкие прутья, но кроме пня, который все равно в дело не пустишь, в сарае нет ни единого подходящего бревна, чтобы разжечь костер. Ему неуютно в дровяном сарае одному, однако он не уходит оттуда, а ищет, ищет во всех уголках. Ничего. Пустота. Какая-то хорошо знакомая тяга манит его наружу, он выходит в сад. Ноги сами несут его к высокому дереву, заросшему у основания густой травой, оно стоит неподалеку от дома, само по себе. Его недавно обкорнали: ствол наполовину без веток, только торчат хохолки листьев, торчат где ни попадя. Он знал, что увидит, если поднимет глаза к темной листве. Так и есть: длинный отживший свое сук, голый там, где отшелушилась кора, и согнутый посредине, как рука в локте.
Он начал карабкаться на дерево. Надо же, как просто — тело его будто стало невесомым. Но чем выше он взбирался, тем сильнее ощущал какое-то жуткое угнетение. Сук, что тянулся вдоль ствола, не хотел принимать его, враждебно щетинился корой. С каждой секундой Виктор приближался к месту, что всегда внушало ему ужас; люди называли его наростом. Он торчал из ствола огромной круглой опухолью, густо окутанной ветками. Лучше умереть, чем задеть головой об эту мерзость.
Но вот он все-таки добрался до сука, сумерки уже сгустились, наступила ночь. Он знает, что делать: надо сесть на сук верхом, иначе до него не дотянуться, и давить вниз обеими руками, пока он не треснет. Кое-как упершись ногами в ствол, он прижимается спиной к дереву и что есть силы давит. Приходится опустить глаза к земле, и он видит: внизу под ним расстелено белое полотнище, словно чтобы поймать его; и он сразу понимает — это саван.
Он вцепляется в неподатливый закоченелый и корявый сук, яростно раскачивает его, вверх-вниз, вверх-вниз. Сломать его! Сломать! Он наклоняется вперед всем телом, перехватывает сук за «локоть» и тянет на себя. Раздается треск, Виктор опрокидывается
Мистер Рамбольд проснулся в холодном поту, рука его крепко стискивала искривленную ручку кресла, на которую официант поставил коньяк. Стакан свалился, горячительный напиток растекся по кожаному сиденью лужицей. Нет, так не пойдет. Пусть принесут еще. На его звонок явился человек, которого он не знал.
— Официант, — сказал он, — через четверть часа принесите мне в номер коньяк и содовой. Меня зовут Рамбольд.
Вслед за официантом он вышел из гостиной. В коридоре стояла полнейшая темнота, лишь светилась голубизной струйка газа, под ней виднелись сваленные в кучу подсвечники. Он вспомнил, что в этой гостинице к темноте по традиции относились с почтением. Поднося фитилек свечи к газовой горелке, он неожиданно для себя забормотал:
— «Вот и свеча, чтобы путь осветить».
Но ему сразу вспомнился зловещий конец двустишия, и произносить вторую строчку он не стал, хотя и был в изрядном подпитии.
Вскоре после того как мистер Рамбольд удалился к себе, в колокольчик на двери гостиницы позвонили. Три резких звонка подряд, без всякого перерыва.
— Кому-то невтерпеж, — пробурчал себе под нос ночной портье. — Ключи небось забыл, а теперь торопится.
Он не стал спешить на зов — забывчивого гостя надо немножко проучить, пусть подождет. Движения портье были столь степенны, что, пока он прошествовал через вестибюль к входной двери, звонок затренькал снова. Что за назойливость такая, подумал портье: он нарочно вернулся к своему месту, поправил стопку газет и только потом впустил этого торопыгу. Чтобы подчеркнуть свое к нему безразличие, он даже встал за дверью, открыв ее, и потому сначала увидел вошедшего только со спины; но и этого оказалось достаточно, чтобы определить: это не постоялец гостиницы, а незнакомец.
В длинной черной накидке, которая почти целиком спадала на одну сторону и торчала торчком с другой (будто под мышкой он держал корзинку), человек этот походил на ворона со сломанным крылом. Лысого ворона, подумал портье, потому что между белым полотняным шарфом и шляпой виднелась голая кожа.
— Добрый вечер, сэр, — сказал он. — Чем могу служить?
Незнакомец не ответил, он бесшумно проскользнул к боковому столику и принялся правой рукой перебирать письма.
— Вам должны были что-то оставить? — спросил портье.
— Нет, — ответил незнакомец. — Мне нужна комната на ночь.
— Это вы звонили вечером?
— Да.
— В таком случае мне велено сказать, что принять вас мы, к сожалению, не можем: все номера в гостинице заняты.
— Вы уверены? — спросил незнакомец. — Подумайте как следует.
— Я выполняю распоряжение, сэр. Тут и думать нечего.
В эту секунду у портье возникло странное ощущение, словно какая-то важная его часть, может быть жизненно важная, сорвалась с якоря и закружилась, закружилась где-то у него внутри. Но ощущение исчезло, едва портье заговорил.
— Я позову официанта сэр, — сказал он.
Едва он это сказал, официант появился сам, озабоченный чем-то своим.
— Слушай, Билл, — заговорил он, — в каком номере остановился мистер Рамбольд? Он просил принести ему выпить, а в каком он номере, я не спросил.
— В тридцать третьем, — слабым голосом произнес портье. — Двухкомнатном.
— Эй, Билл, что стобой! — воскликнул официант. — У тебя такое лицо, будто ты увидел привидение.
Они оба огляделись по сторонам, потом взглянули друг на друга. В вестибюле никого не было.