Смертельный удар (сборник)
Шрифт:
В проеме стоял пожилой мужчина. Его череп казался почти розовым в ореоле густых, абсолютно белых волос. Он едва склонил голову – знак вежливого поклона, – но его голубые глаза смотрели холодно и отрешенно. Ощутив торжественность момента, я не оробела, но выудила из сумки карточку и молча подала ему.
– Прекрасно, мисс. Мистер Гумбольдт сейчас примет вас. Не соблаговолите ли последовать за мной?
Он двигался медленно, то ли из-за возраста, то ли благодаря его собственному представлению о том, с какой скоростью должен перемещаться дворецкий, вследствие чего мне хватило времени поглазеть по сторонам, что, как я полагаю,
– Мисс Варшавски! Как это мило с вашей стороны прийти, не будучи извещенной загодя. – Он протянул мне крепкую ладонь.
– Не стоит благодарности, мистер Гумбольдт.
Он подвел меня к кожаному креслу. Из сведений в справочнике «Кто есть кто» я знала, что ему восемьдесят четыре года, однако, судя по виду, ему, вне всякого сомнения, можно было дать шестьдесят. Его густые волосы сохранили свой цвет. Передо мной стоял блондин с ясными голубыми глазами и гладким лицом, почти лишенным морщин.
– Антон, принеси нам коньяку. Вы пьете коньяк, мисс Варшавски? В таком случае наше общение будет приятным.
Дворецкий исчез, возможно, минуты на две, в течение которых мой хозяин учтиво осведомился, не слишком ли жарок огонь в камине. Антон вернулся с графином и рюмками, наполнил их и осторожно поставил графин в середине небольшого столика справа от Гумбольдта. Затем он начал манипулировать каминными щипцами, и я догадалась, что ему так же любопытно узнать, как и мне, чего же хочет мистер Гумбольдт. Ему понадобился предлог, чтобы задержаться, но Гумбольдт коротко велел ему исчезнуть.
– Мисс Варшавски, я хочу предложить вам для обсуждения довольно деликатное дело и прошу вашего снисхождения, если мне не удастся провести его с максимальным тактом. Я прежде всего промышленник, а люди моего склада свободнее чувствуют себя в кругу химиков и инженеров, нежели среди прекрасных молодых женщин.
Он поселился в Америке, будучи уже взрослым, и потому даже спустя шестьдесят лет у него остался небольшой акцент.
Я скептически улыбнулась. Коли владелец империи, обладатель десяти биллионов долларов, начинает с извинений за свою манеру общения, то надо держать ухо востро.
– Я уверена, что вы недооцениваете себя, сэр.
Он быстро искоса взглянул на меня и позволил себе издать короткий лающий смешок:
– Я вижу, вы осторожная женщина, мисс Варшавски.
Я с удовольствием потягивала коньяк. Он был обворожительно мягким. Я гордилась тем, что меня вызвала для приватных консультаций такая персона, и возблагодарила себя, наслаждаясь золотистым напитком.
– Я могу быть безрассудной, когда это нужно, мистер Гумбольдт.
– Хорошо. Очень хорошо. Итак, вы – частный детектив. И вы считаете, что эта работа позволяет вам быть одновременно и осторожной, и безрассудной?
– Мне нравится быть хозяйкой самой себе. И у меня нет желания ощущать это в тех масштабах, которых достигли вы.
– Ваши клиенты очень высокого мнения о вас. Буквально сегодня я говорил с Гордоном Фертом, и он упомянул, как благодарно вам
– Мне доставляет удовольствие слышать подобное, – ответила я, откинувшись в кресле и сделав еще глоток.
– Разумеется, Гордон делает много для моей уверенности.
Ну разумеется: Густав звонит Гордону и сообщает, что ему необходимо подстраховаться этак на тысячу тонн, и Гордон отвечает: «несомненно», а затем тридцать молодых мужчин и женщин работают в течение месяца по восемьдесят часов в неделю, и благодаря их совместным усилиям эти двое через некоторое время радушно пожимают друг другу руки, например, в «Стандарт клаб», и благодарят друг друга за собственные хлопоты.
– А посему я подумал, что смогу помочь вам с одним из ваших расследований. Выслушав восхваления Гордона в ваш адрес, я понял, что вы умны, осторожны и, похоже, не злоупотребляете информацией, полученной вами конфиденциально.
Я с трудом сдержалась, чтобы не подскочить в кресле и не залить коньяком подол платья.
– Мне трудно представить, где могли бы пересечься сферы нашей деятельности, сэр. Между прочим, это самый восхитительный коньяк… Он напоминает мне великолепный нектар превосходной выдержки.
В ответ на это Гумбольдт рассмеялся от души:
– Прекрасно, моя дорогая мисс Варшавски. Прекрасно. С такой выдержкой отреагировать на мое предложение, а затем еще и похвалить мой напиток, сопроводив упоминание о его достоинствах невероятно утонченным оскорблением! Я мог бы убедить вас перестать быть хозяйкой самой себе, предложив работать на меня.
Я улыбнулась и сделала глоток:
– Я люблю комплименты, как и все мы, впрочем. У меня был трудный день, и я могу по праву насладиться похвалой. Но я уже начинаю недоумевать: так кто кому способен помочь? Я сочла бы за привилегию возможность услужить вам.
– Полагаю, мы оба могли бы услужить друг другу. Вы поинтересовались, где пересекаются сферы нашей деятельности, – прекрасное выражение. И ответ таков: в Южном Чикаго.
На мгновение я задумалась. Конечно, мне следовало бы знать, что «Ксерксес» является частью «Гумбольдт кэмикел». Так повелось, что обычно я думала о Южном Чикаго как об одном из островков в мире моего детства. И естественно, что, когда позвонил Антон, я не уловила никакой связи.
Я пояснила, какие параллели я провожу с Южным Чикаго, и Гумбольдт снова кивнул:
– Очень хорошо, мисс Варшавски. Химическая промышленность внесла огромный вклад в военные достижения. Я имею в виду Вторую мировую войну. А исследования в области вооружений, в свою очередь, побудили научные изыскания и развитие промышленности в грандиозных масштабах. А также появление большинства видов продукции, которые всем нам – я имею в виду «Доу», «Циба», «Империал кэмикел» – обеспечивают сегодня кусок хлеба с маслом. А они восходят к тем исследованиям, которые мы начинали еще тогда. Один из немногочисленных фумигантов, то есть 1,2-дихлорэтанов, является одним из великих открытий Гумбольдта. А последний как раз позволил мне завоевать имя. – Он поднял руку, словно прерывая самого себя. – Вы не химик. Это должно быть вам совсем не интересно. Но мы назвали свою продукцию «ксерсин». Именно благодаря ксерсину, конечно же, и открыли в тысяча девятьсот сорок девятом году завод в Южном Чикаго. Моя жена была художницей. Она разработала нашу марку, наш торговый знак: корона на пурпурном фоне.