Смертельный выстрел

Рид Томас Майн

Индейцы были те самые, которых видели Гоукинс и Текер, те самые, которых изменник метис провел через пролом в стене и затем, после похищения девушек, указал им путь к дому. Мальчик-негр, увидевший их, не успел предупредить своих господ, как шесть индейцев были уже у дверей столовой, остальные же спешили запереть большие ворота, чтобы не дать никому из живущих в доме убежать. Во дворе разыгралась жуткая сцена. Испуганные слуги, с криком и плачем бегавшие взад и вперед по двору, падали, как скот на бойнице, под ударами томагавка, копий и громадных ножей. Убийцы не обращали внимания ни на пол, ни на возраст — мужчины, женщины, дети, все становились жертвами.

Быстро и ужасно! Менее чем в десять минут все было кончено, и окровавленные тела несчастных жертв валялись на помосте патио. Из слуг спаслись только те, которые успели скрыться в комнатах и забаррикадировать за собою двери; никто не преследовал их, потому что краснокожие убийцы, несмотря на совершенное

ими избиение, явились с исключительной целью грабежа. Закрыв двери в столовую, они поставили подле нее двух человек и такое же количество у ворот, после чего, под предводительством Фернанда, бросились по коридору, прямо к спальне Дюпре, где находились его деньги, пятьсот тысяч долларов, которые были разложены по отдельным, крепким ящикам. Фернанд, носивший всегда ключ от спальни при себе, вложил его в замок и открыл дверь. Индейцы или те, которые казались индейцами, набросились точно тигры или кошки на предоставленную им добычу.

Ящик за ящиком выносили они из комнаты и ставили на помост двора. Когда все ящики были вынесены, они сняли часовых, поставленных у дверей столовой и у входных ворот, а затем, схватив каждый ящик за ручку, понесли их тем же путем, каким сами пришли сюда. Дойдя до того места, где были оставлены их лошади, они привязали ящики к луке седла и, вскочив на лошадей, во весь карьер помчались к лесу. Между ними находился и метис, который ехал на самой красивой и породистой лошади, украденной им из конюшни своего господина, которого он так бессовестно предал и так безжалостно ограбил.

А господин его в это время метался как безумный, да и все заключенные с ним чувствовали себя не лучше его. Сталкиваясь в темноте друг с другом, они спрашивали, что станет с ними? Что стало с дочерьми полковника? Муки неизвестности были ужасны для всех, но еще ужаснее были они для отца, которому казалось, что он сойдет с ума, и только надежда на возможность отомстить в будущем поддерживала его. Сознание бессилия довело, наконец, всех до отчаяния, и они решили попытаться еще раз выйти из заключения. Все бросились к дверям, но те по-прежнему не поддавались никаким усилиям; сломать их было все равно, что сдвинуть стену с места. С таким же успехом кончилась и попытка их вытащить решетку из окна; с еще большим отчаянием разошлись они по разным углам столовой. Один Гоукинс остался по-прежнему у окна. Он не надеялся, конечно, на силу своих рук и придумывал только, каким способом позвать на помощь обитателей ранчерии. Нельзя ли, думал он, испробовать силу своих легких и крикнуть во весь голос, и если в ранчерии его не услышат, потому что между ней и большим домом рос густой лес, зато его мог услышать Текер, находившийся в ближайшей к дому рощице. В надежде, что Крис еще живой, он подвинулся ближе к окну, приложился к одному из отверстий решетки и начал громко кричать, прерывая время от времени свои крики громкими восклицаниями.

XXVII

Крис Текер сидел перед входом в палатку и жарил индюка, подвешенного на вертеле. Огонь то и дело вспыхивал от жира, капавшего в него с молодого жирного индюка, который был уже готов и прекрасно подрумянился. Видя это, Текер с нетерпением поглядывал на дорожку, шедшую от миссии, и прислушивался ко всякому шуму.

— Эх, славно хрустеть будет корочка! — сказал он. — Старому Гоуку она не достанется… не придет он. Я слышал, что там сегодня вечером большой обед… Ну, полковник предложил ему, разумеется, стакан виски, пуншу. Гоуку стоит попробовать один, а там выпьет и дюжину, если будет возможность. Не такая он важная персона, чтобы ждать его и не ужинать. Я совсем проголодался… да и птицу нельзя дольше оставлять на огне, не то сгорит.

Встав с бревна, на котором сидел, Текер снял индюка с вертела и понес его в палатку, где положил на блюдо, грубо выточенное из дерева, и поставил его на обрубок ствола, заменявший собою стол; подле блюда с индюком он положил хлеб и поставил соль, а затем сел, в ожидании прихода товарища, которому он мысленно выделил всего десять минут сроку.

Запах жареного индюка наполнил всю палатку, еще сильнее возбуждая аппетит Криса; а между тем время проходило, но Гоукинс не появлялся. Положение Текера становилось невыносимым; птица остывала и высыхала. Крис не в состоянии был больше выдержать и, вынув нож, схватил индюка за ногу и отрезал большой ломоть мякоти из груди. За первым ломтем последовал второй, затем съедено было крыло, потом нога; ужин свой молодой охотник закончил зобом и печенкой. Все это он запил порядочным количеством виски с водой и наконец закурил трубку. Так просидел он спокойно часа два; но тут им овладела тревога, и не мудрено, если припомнить причину, по которой товарищ оставил его одного. Не будучи в состоянии оставаться дольше в неизвестности, он решил отправиться к дому и узнать, что могло там задержать Гоукинса.

Подойдя к главному входу, он был поражен воцарившейся в доме злобной тишиной. Несколько минут стоял он и прислушивался… Ни единого звука ни внутри, ни снаружи!.. Теперь, впрочем, такое время, что все должны спать! Но

куда же делся Гоукинс? Он мог пить виски в доме, но не спать! Крис решил во всяком случае навести справки и направился ко входу. Большая дверь была закрыта, но калитка оставалась полуотворенной… признак, что Гоукинс еще здесь. Окна фасада не светились, но Крису было известно, что окна столовой находились с задней стороны. Не думая больше, он вошел под арку и вступил на патио. Не успел он войти, как сразу остановился при виде зрелища, от которого у него волосы стали дыбом. На полу квадрата, окруженного со всех сторон зданиями и освещенного луной, виднелись окровавленные человеческие тела, лежащие во всевозможных позах. Охотник чувствовал, что ему делается дурно при виде такой кучи тел… зрелище более ужасное, чем зрелище поля битвы, на котором лежат, по крайней мере, люди, умершие ради идеи и славы, а здесь они погибли под ударами убийц. «Где же Гоукинс? — снова подумал Крис. — Нет ли и его тела здесь?» Уверенный, что оно должно быть здесь, он принялся искать. Еле передвигаясь от волнения, ходил он между телами и присматривался к их лицам. Так обошел он вокруг всего дома, но не нашел между ними Гоукинса, ни мертвого, ни живого. Ни одного белого здесь вообще он не нашел… только негры и мулаты, все невольники. Он даже узнал некоторых из них. Где же были их хозяева? Что за ужасная трагедия разыгралась здесь? Кто убийцы и куда они делись? Где Гоукинс?

Такие вопросы задавал себе охотник, прислушиваясь, не раздастся ли чей-нибудь голос… И вот, действительно, откуда-то донесся голос… как будто бы с тыльной стороны дома, и как будто бы голос Гоукинса… Прислушавшись еще несколько минут и уверившись, что не ошибся, Текер вышел через открытую калитку и остановился. Да, кричал Гоукинс, и крики его доносились из-за восточной стороны здания. Текер бросился в ту сторону, обогнул угол и остановился под окном, из которого раздавались крики. Подняв глаза, он увидел лицо, прислонившееся к решетке окна, и услышал знакомый голос:

— Это ты, Крис Текер? Слава Всемогущему, ты!

— Разумеется, я, Гоукинс! Что все это значит?

— Что значит? Я не могу сказать, да и никто из нас не может, хоть нас тут и целая дюжина. Нас заперли на замок, как видишь. А кто это сделал… Видел ты индейцев?

— Я не видел индейцев, но дело их рук видел. С той стороны такие ужасы!..

— Какие ужасы, Крис? Впрочем, не стоит рассказывать. Иди назад и открой нам дверь этой комнаты. Скорей, товарищ, скорей!

Молодой охотник бросился обратно к «patio»; там он схватил лежащее на земле тяжелое бревно и, действуя им как тараном, налег на дверь столовой, которая скоро поддалась его усилиям и распахнулась настежь. Все выскочили из комнаты и увидели перед собой зрелище, от которого содрогнулись их сердца. Как безумные принялись они бегать взад и вперед по двору. Слуги, успевшие скрыться от избиения, с ужасом искали между трупами своих жен, сестер или других близких им людей. И среди этих голосов громче всех и отчаяннее раздавались голоса полковника Армстронга и Дюпре:

— Елена! Джесси!

Ответа не было. Те, кого они звали, не могли их слышать, они были далеко. Даже если бы девушки были близко, то и тогда не могли они слышать, потому что головы их были так плотно обмотаны одеялами, что они едва дышали. Прошел час с тех пор, как их схватили, и они теперь начинали понемногу приходить в себя. Но, увы, лишь для того, чтобы ждать новых ужасов и еще более мрачного будущего в плену у краснокожих, которые, крепко обхватив их обнаженными руками, увозили их далеко от дома, от всего, что было дорого их сердцу. При воспоминании о жестокости индейцев, рассказы о которых они слышали еще в детстве, все их чувства и мысли на некоторое время были парализованы. Мало-помалу они пришли в себя и стали припоминать все, что произошло с ними: как к ним подошел Фернанд, какие дерзкие, наглые речи он говорил им, как их окружили индейцы, которые накинули на них одеяла, схватили и понесли, затем подняли и положили на спины лошадей, привязав их к сидевшим уже в седле людям. Все это они припомнили, и все случившееся с ними казалось им какой-то фантасмагорией. Увы, это не был сон! Они чувствовали одеяла на голове, лошадей под собой и тело дикарей, к которым они были привязаны. Всадников было много, судя по топоту копыт. Прошел целый час, в течение которого всадники, везшие девушек, не перемолвились ни единым словом; весьма возможно, что они говорили друг с другом знаками или шепотом, так как лошади почти все время шли рядом. Но вот всадники остановились, вероятно, для того, чтобы заставить своих пленниц думать, что они прибыли к месту, где предполагалось остановиться на ночь. Ясно слышался плеск воды… «Сан-Саба», — подумали сестры. Впрочем не все ли равно, какая река. На берегах Сан-Саба они подвергались такой же опасности, как и на любом другом берегу рек Техаса. Несмотря на шум воды, они услышали, что всадники о чем-то тихо шепчутся, но на каком языке, они не могли понять: индейцы говорили на родном языке. Бояться их нечего, потому что они в свою очередь также не поймут того, о чем будут говорить между собой сестры. Эта мысль осенила Елену, и она тихо позвала: