Смешилка — это я!
Шрифт:
«Уж ты бы помалкивал!» — хотел я ответить Глебу. Но удержался: расследование не было завершено, и я не имел права при всех его обвинить, вынести ему приговор.
— Значит, идешь один? Окончательно? — спросил Принц.
Я чувствовал, что друзья хотят оттянуть тягостную минуту. Они смотрели так, будто прощались со мной навсегда. Это было выше моих сил. И я сделал решительный шаг: сбросил с себя пальто.
— Ты простудишься, — сказала Наташа.
— Что поделаешь? Это необходимо.
Она протянула руку и взяла мое пальто.
«Если что… пусть это будет памятью
— В случае чего… ты кричи, — попросил Принц. Он предложил это из лучших намерений.
Но я взглянул на него с удивлением:
— Кричать? Ни за что!
— Что же нам делать? Бездействовать?
— Спрятаться за деревьями и ждать моего сигнала! Когда я высунусь из окна и незаметно махну рукой, знайте: с Племянником покончено!
— Навсегда? — спросил Покойник.
— Навсегда или временно — какое это имеет значение? Важно, что путь к телефону будет свободен! Я вам незаметно махну…
— Почему незаметно? Ты махни позаметнее. А то мы не заметим, — сказал Принц.
— Будь осторожен… — тихо попросил Глеб.
«Думал бы раньше!» — мысленно дал я ответ. И смелым, решительным шагом двинулся к даче, навстречу риску, подвигу и неизвестности.
А природа между тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью. Дождь усилился. Я знал, что друзья, следящие за каждым моим движением, видят, как ветер развевает мою одежду и как фигура моя постепенно словно бы растворяется в густой дождевой пелене…
Я вошел в дачу. Сердце мое билось так сильно, что я придержал его рукой. И стал подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице, которая не скрипела. Каждый шаг приближал меня либо к торжеству, либо… Но об этом я старался не думать. Сверху опять донеслось бормотание:
— Ах, вы все еще трепыхаетесь? Тогда уж мы вас добьем! Ах, вы так?.. Тогда мы вас бац по загривку!
Мне казалось, что эти слова относились ко мне. И я остановился. Но лишь на секунду. А потом, чтобы не оставлять себе времени для сомнений, быстро взбежал по лестнице. На пороге бывшей комнаты Дачника я вновь на миг задержался: распахнул пиджак, разорвал свою старую рубашку на тех самых местах, где она уже была заштопана, потом и ее распахнул, чтобы было видно мое голое тело. Я толкнул дверь. Племянник по-прежнему играл сам с собой в «дурака».
Вид у меня был такой мокрый и растерзанный, что Племянник в первую минуту меня не узнал. Но потом пригляделся и поднял свое тяжелое, ленивое тело из-за стола:
— Это ты… парнёк?
— Я… — ответил я, почти задыхаясь.
— Сквозь стену прошел?
— Нет… Я через дверь. Через ту, которая перекосилась и открывается только чуть-чуть. Сбросил пальто — и пролез. Видите, рубашку порвал. Но пролез. Остальные застряли и вернулись обратно. А я прямо к вам!
— Чего же не смылся?
— Мне вам нужно сказать… Сообщить!
— Смелый ты, я погляжу,
— Запихните! Пожалуйста!.. Я и сам с удовольствием запихнусь. Но сначала послушайте. Я должен вам сообщить…
На его маленьком личике вновь не умещалось ничего, кроме усмешки.
— Я бы вас выпустил. Немного попозже. Он захихикал. — Но раз вы сами хвост поднимаете, смотрите, гаврики! Там ведь написано: «Не подходить!» А ты, парнёк, подошел? Начихал, значит! Запихну я тебя обратно. И будешь сидеть тихо, будто мать родная не родила!
— Запихните! Пожалуйста! Но сначала послушайте!
— Чего там?.. — Он махнул на меня рукой, словно на комара.
— Мы обнаружили… исключительно интересную запись! На крышке стола. Прямо на крышке, сверху! Вы не заметили, потому что эта запись сделана карандашом и чуть-чуть стерлась. Но зато очень важная! И адресована лично вам!
— Мне?
— Лично вам! Представляете?
— Мне лично?
— Вам! Не верите? Можете посмотреть!
— На столе?
— Прямо на круглой крышке. Если вам за какие-то бумажки музей объявил благодарность, то уж за стол с надписью… Наверно, портрет ваш в музее повесят. И всем экскурсантам будут показывать!..
— А может, и деньжатами пахнет?
— Заплатят! — уверенно сказал я. — Во-первых, за стол: это же предмет, непосредственно связанный с жизнью писателя. И его творчеством! Он всего на трех ножках… А в музее знаете как? Чем старее вещь, чем больше поломана, тем сильней за нее хватаются. Слышали, говорят: «Музейная редкость»? Это значит, что-нибудь поломанное или разорванное. А во-вторых, там же надпись, обращенная к вам! Табличку прибьют: «Из личного архива». Я такие видел. И повесят портрет… Ваш портрет!
— Ну, ты не умничай! — Племянник вновь махнул на меня рукой. — Не твоих мозгов это дело, парнёк. Веди-ка меня. Если правду говоришь, всех выпущу. А если наврал, тоже выпущу… дух из тебя! Понял?
Довольный собой, он рассыпал мелкий, противный смешок. И затопал вниз, перешагивая через две или три ступени. Я еле за ним поспевал.
«Лишь бы не сорвалось! — думал я. — Ну а если сорвется… Я погибну в подвале. И не так, как Аида и Радамес, которые все-таки были вдвоем. Нет, я закончу свою жизнь в темном, сыром одиночестве! Все решится буквально через секунды. Вот сейчас! Вот сейчас…» Я вытер со лба капли страха. Даже не очень опытный глаз мог бы безошибочно определить: меня трясла лихорадка. Как хорошо, что Наташа была далеко!
Наконец мы остановились у двери, ведущей прямо в подвал. Племянник схватился за щеколду. Железо со ржавым стоном проехало по железу.
Потом он повернул круглую головку английского замка.
— Проходи-ка, парнёк…
— Нет, вы вперед проходите. Вы ведь старше! Я себе не позволю…
— Вежливый ты, парнёк! Не люблю вежливых.
Он шагнул в сырой мрак подвала.
И в то же мгновение дверь, которую я смело и решительно толкнул ногой, захлопнулась. Щелкнул замок, от которого ни у кого не было ключа… На всякий случай я тут же навалился на щеколду и с трудом задвинул ее.