Смешнее, чем прежде (Рассказы и повести)
Шрифт:
Я сделал движение к внутренней двери.
— Нет-нет! — возразил полковник, тоже делая движение, как бы преграждая мне путь во внутренние, застенчивые комнаты дома.
— Да вы не думайте, я вполне готов, — сказал я, прижимая руки к груди. — Право же, готов.
— Но зачем же? — крикнул полковник, не понимая.
— И жена согласна… вот я только позвоню жене… — я метнулся к телефону и взялся за трубку.
И вдруг полковник расхохотался. Он смеялся долго и обидно, и я не знал, что мне делать, я представил себя со стороны, с паспортом в руках, и вдруг страшная
— Но ведь вы… вы же говорили… — сказал я растерянно. — Вы же мне говорили? Одиночная… в общем, комната… бумага… я разве против? Как в девятнадцатом веке. Я нисколько не против.
— Да что вы! — сказал полковник уже вполне серьезно и без смеха. — Да это к вам не относится.
— Но вы же… — я совсем был убит. — Вы же читали… вот тут… я долго работал…
— И хорошо поработали! — сказал полковник. — Это будет своевременная, нужная книга!
— Но я думал… теперь так не пишут… критические традиции…
— Правильно, — согласился полковник. — У вас глубокая критика недостатков. Деловой подход. Но с пониманием светлого начала в нашей жизни. Как раз то, что надо.
— Может быть… то есть я это так, в виде предположения… может быть, вы торопились…
— Нет, я хорошо прочёл! Нужная книга!
— Но я… что же это такое? Я считал… я думал… я вполне готов… вы не думайте… это же со всей силой… обличение… — я говорил уже, и сам не зная что.
Со стороны я был, наверно, похож на совсем потерянного человека, на человека не в себе, у которого вмиг подрубили колени.
Полковник заботливо взял меня под руку и потихоньку проводил до лифта.
Не помню, как я вышел из парадного по мраморным ступеням и побрел к себе домой, унося в сумке рукопись, в новом переплете, с аккуратным лиловым штампом:
«Русская лит. Раздел осн. Соцреал. Пред: Мальцев. Послед: Марков-первый».
Придя домой, я еле дождался ночи и лег спать.
Ночь прошла у меня очень трудно и плохо. Я всё время просыпался, а потом никак не мог попасть обратно, в сон, где ко мне приходили к тому же разные неприятные, беспокойные предметы и мысли.
В середине ночи мне привиделся тянитолкай — сказочное животное с двумя головами, направленными в разные стороны. На хорошем, грустном, деревенском теле лошади было насажено с каждого конца по голове. Эта бедная лошадь оказалась тем самым лишённой нормального зада. Хотя, разумеется, зад мы почитаем частью, которая хуже, а не лучше самой головы, однако же телу нужна всего одна голова и один скромный зад, который был бы ей всегда противопоставлен.
Я вгляделся внимательно в каждую голову. Одна из них была отвратительна, а другая же, напротив, прекрасна. Однако они всё время переменялись выражениями, так что было никак не понять — которая же из них отвратительна, а которая именно, напротив, прекрасна. Но в каждый момент какая-то одна была вполне отвратительна, а другая вполне прекрасна — да, это так, в этом я не ошибся, хотя и не мог разглядеть всю картину получше, потому что внезапно стал звонить телефон. Это меня ненадолго
Я сошел с кровати и бережно выловил трубку из ложа.
— У вас киоск недалеко? — спросил меня сразу же в трубке полковник.
— Киоск? Да, киоск недалеко, рядом, на углу, — отвечал я, не думая, зачем мог понадобиться киоск среди ночи.
— Тогда спуститесь и купите журнал, четвёртый номер, — сказал мне полковник.
— Какой журнал? — спросил я послушно.
— А не скажу, — неожиданно ответил полковник, делая загадку. — Наш журнал, самый что ни на есть наиболее наш. Догадайтесь.
Догадаться, конечно, было вовсе не трудно.
— Ага, — сказал я. — Понимаю. Но зачем?
— Мы вас там напечатали, вот зачем, — сказал полковник с удовольствием.
— Как? Уже? — испугался я. — Так быстро?
— А у нас всё быстро. Не то что у того, безбородого! — сказал полковник и захмыкал несколько самодовольно.
— Как же так? — начал я упавшим голосом. — Неужели…
Но полковника уже в трубке не было, он отключился.
— Боже мой, Боже мой! — воскликнул я в отчаянии, роняя трубку неизвестно куда. — Какое несчастье!
— Что? Что такое? — испугалась жена, просыпаясь.
— Несчастье… Какое несчастье! — приговаривал я.
— Да что случилось? — закричала жена.
— Ты представляешь? Меня напечатали!.. — ответил я горько. — Целых два года работы насмарку!
Я сел на кровать и схватил себя руками под мышки. Я начал, сам того не замечая, от горя раскачиваться в разные стороны.
— Ну ничего, ничего, — говорила жена, прижимаясь ко мне щекою и утешая, хотя и не верила сама, что ничего. — Ты же не стоишь на месте, как другие. Ты работаешь дальше. Ты развиваешься. У тебя другая повесть в заделе, похлеще. Уж ею-то ты им покажешь! Уж её-то ни за что не напечатают, можешь быть уверен!
— Правда? Не напечатают? — спросил я с надеждой.
— Ни за что! — сказала жена, постепенно набирая уверенность, и я слегка повеселел, потому что я очень всегда доверял своей жене, её чувству.
— Но почему, почему же так быстро? Ведь он говорил мне сегодня: пять месяцев? — вспомнил я вдруг и от этой новой, неожиданной мысли как-то сразу же понял, что полковник сейчас в телефон пошутил, сидел себе, видно, один на работе (они же, бывает, сидят по ночам), стало полковнику грустно одному в кабинете, ну он и того, и пошутил надо мной.
— Ну конечно, пошутил! Он весёлый, полковник, с пониманием юмора. Конечно же, пять месяцев, не меньше, ведь он говорил! Раньше даже у них не бывает, никак… — сказал я жене и вздохнул с облегчением.
январь 1966
Человек, который верил в свое особое назначение
Повесть
«…вред гения исправляется явлением другого, противодействующего».