СМИ в Древней Греции
Шрифт:
Диффамация, агитация и выражение недоверия
Как мы видели в главе о судах, в Афинах осуществлять прокурорский надзор мог любой гражданин. Кое-кто себе в этом не отказывал, и именно так образовался целый класс профессиональных обвинителей, сикофантов, которые в погоне за наживой зачастую прибегали к шантажу.
Происхождение их наименования, образованного от слова «смоква» (sykori) и корня со значением «показывать, обличать», было непонятно уже в древности. Согласно Плутарху, во времена Солона этим словом обозначали тех, кто доносил на вывозящих запрещенные к продаже за границу смоквы [283] . Больше ни в одном тексте, однако, о таком запрете не говорится. Современные комментаторы предпочитают думать, что сикофантами первоначально называли тех, кто указывал на смоквы в одеждах воришек [284] — короче говоря, обличителей хищений, и притом мелких, поскольку смоквы выращивались в изобилии
283
Плутарх, «Солон», XXIV, 1-2.
284
Chantraine P. Dictionnaire etymologique, ad loc; Шантрен здесь следует интерпретации Жерне (Gernet L., Melanges Boisacq, I, p. 393.)
285
Chantraine P. Ibid.
В V в. до н.э. сикофанты кишмя кишели в Афинах. Вслушаемся в то, как в «Плутосе» Аристофана описывает сам себя сикофант, отвечая на вопросы, которые задает ему «честный человек»:
— Ты — гражданин примерный? — Как никто другой! — Ответь тогда мне на вопросы. — Что тебе? — Ты земледелец? — Разве я с ума сошел? — Тогда купец? — Прикидываюсь им порой. — Что ж? Ремеслу учился ты? — Клянусь, что нет. — Так чем живешь ты, ничего не делая? — О всех делах — и частных и общественных — Забочусь я. — Ты? А зачем? — Так хочется. — Так в чем твоя примерность? Ненавидимый, Суешься ты, грабитель, не в свои дела! — Ах ты, глупыш! Не должен ли заботиться По мере сил я о своем отечестве? — Соваться всюду — значит ли заботиться? — Да! Помогать законам установленным И преграждать пути их нарушителям! — Не для того ли судьи в нашем городе Нарочно избраны? — А обвинитель кто? — Кто пожелает. — Ну, так я — желающий! Настолько благо города мне дорого [286] .286
Аристофан, «Плутос», 905 слл.
Но сикофанты не довольствовались обличением лихоимства и прочих противозаконных деяний. Они искали, иногда лихорадочно, кого бы им обвинить. На этот раз уже Демосфен рисует завораживающий портрет обвинителя Аристогитона:
Он проходит через рыночную площадь подобно змее или скорпиону, подняв жало, озираясь по сторонам и выбирая, кого бы оклеветать, кому бы причинить горе или какое-либо другое зло, кого ввергнуть в страх, у кого выманить деньги [287] .
287
Демосфен, «Против Аристогитона», I, 52.
Как видно из текста, агора была одним из излюбленных мест сикофантов, а одним из применявшихся ими средств был роспуск слухов, правдивых или ложных, среди группок, заходящих на площадь или в близлежащие лавки: в этом случае они многократно повторяли свои обвинения перед ограниченным числом людей. Но были у них и другие способы действия. Они могли выступить в полный голос перед всеми в Собрании, либо формулируя обвинения, либо изрыгая ругательства против кого-либо. Могли они и возбуждать дела в суде.
Эти персонажи были зачастую шантажистами, чему в большой степени и были обязаны дурной репутацией, и продавали тем, кого преследовали, либо свое молчание на агоре или в Собрании, либо отказ от иска в суде. Демосфен хорошо показывает, как Аристогитон отозвал большую часть своих жалоб:
Вспомни, как он устроил обвинение против Гегемона и как он прекратил обвинение против Демада, вспомни, как он обвинил торговца оливами Агафона (это ведь дело недавнее), как он вопил и кричал «о горе, горе!», как делал все в Народном собрании, чтобы доказать, что Агафона необходимо-де подвергнуть пытке. Но, получив взятку, молчал, когда того оправдали в его присутствии [288] .
288
Ibid., 47.
Распространители слухов, сикофанты могли возбудить ложное обвинение с той же легкостью, что и обоснованное. Те, кого они разоблачали, вовсе не обязательно были виновны. Опять-таки Аристофан демонстрирует, как обвинители цеплялись
289
Аристофан, «Ахарняне», 908 слл.
Картина, разумеется, утрирована, что неудивительно, поскольку это отрывок из комедии. Но кому-то не хотелось, чтобы стало известно о его происхождении, кому-то — о его частной жизни. Сикофанты в некоторой степени исполняли роль нашей желтой прессы, с той лишь разницей, что в Афинах слух, пусть ложный, мог нанести чувствительный урон карьере государственных деятелей, строго контролировавшихся Народным собранием. Некоторые, боясь сикофантов, держались как можно незаметнее.
Сикофанты считались неизбежным злом афинской демократии, поскольку система в том виде, в каком она была задумана, требовала существования людей, не отягощенных угрызениями совести, для разоблачения злоупотреблений. Но многие из них воспользовались предоставившимися возможностями и ради денег стали разоблачать все и вся. По крайней мере, все происходило открыто: когда в Народном собрании или в суде возбуждался процесс, граждане могли сказать свое слово. Знаменательно, что в периоды олигархического правления, коих в истории Афин было два, сикофанты исчезали. Их место занимали классические процедуры разоблачения, характерные для авторитарных режимов: утверждение в строжайшей тайне несколькими стоящими у власти лицами списков «виновных», которых затем самоуправно арестовывали и приговаривали к наказанию.
Если диффамация при наличии сикофантов была обычной практикой, агитация внутри полиса использовалась куда реже. Существовала она прежде всего в смутные времена афинской истории. В разгар Пелопоннесской войны, например, после Аргинусского морского сражения стратеги поручили триерархам Ферамену и Фрасибулу подобрать терпящих бедствие. Спасательным действиям помешала внезапно разразившаяся буря. По возвращении в Афины не кто-нибудь, а именно те, кому было дано задание подобрать выживших, предъявили флотоводцам обвинение. Тем пришлось предстать перед Народным собранием. Читателю представляется возможность увидеть, какие хитроумные махинации привели к их осуждению на смерть.
Прежде всего, им урезали предусмотренное законом время на защитительную речь [290] . Им все же удалось сказать, что они поручили своим подчиненным подобрать пострадавших в бою, и когда народ уже готов был им поверить, разбор отложили до следующего Собрания [291] . Тут-то Ферамен и подготовил неуклюжий маскарад:
Затем наступил праздник Апатурий, в который отцы и сородичи семейств сходятся вместе. На этом празднике пособники Ферамена убедили большую массу людей, одетых в черную траурную одежду и остриженных в знак траура наголо, чтобы они предстали пред народным собранием как сородичи убитых, а также склонили Калликсена к тому, чтобы он выступил в Совете с обвинением против стратегов [292] .
290
Ксенофонт, «Греческая история», I, 7, 5.
291
Ibid., I, 7, 7.
292
Ibid., I, 7, 8.
Во время разбирательства в Собрании выступил свидетель, заявивший, что он спасся на бочке [293] с мукой, а стратеги не исполнили свой долг [294] . Калликсен, как и было задумано, обвинил стратегов и предложил голосовать за их осуждение списком, а не порознь, что было противозаконно [295] ; под давлением возбужденной толпы, обманутой театрализованным действом, пританы Совета уступили — все, кроме Сократа [296] . После разных перипетий Собрание осудило стратегов на смерть.
293
В русском переводе — барже. — Прим. пер.
294
Ibid., I, 7, 11.
295
Ibid., I, 7, 9.
296
Ibid., I, 7, 15.