Смотрящий вниз

Егоров Олег Александрович

Родиона готовили к семейной жизни постепенно. Обходчица Клавдия, прошедшая огонь и воду, была убеждена, что браки чаще прочего рассыпаются из-за незнания черт партнера. Особенно мелких черт. Мелкие-де черты после свадьбы вдруг становятся крупными и делают совместную жизнь нестерпимой. Таким образом, подрывается основа основ брака по расчету: «стерпится – слюбится».

– Мой четвертый, – делилась с нами Клавдия, животных не любил. Мелочь вроде. Аллергия у него, вишь ты, была на кошек. А потом выяснилось, что у него к отряду животных и бабы примыкают. Как меня увидит, так и пятнами весь покрывается.

– И «петухи», –

ввернул Гудвин. – Это законная вещь. У нас на зоне «петух» к отряду примкнул, так шнифера Сурикова чуть кондратий не унес.

Таким вот образом и решено было подселить к учителю истории бродячего кота. Двухнедельные экзамены Родион выдержал на «отлично». Мамай поправился, почти перестал ходить по нужде в коридор вагона и сделался совсем ручным. Лишь иногда его выводили из себя нудные нотации хозяина, подкрепляемые высказываниями великорусских князей.

– Ну?! – интересовалась Зинаида, поджидая Гудвина у вагона. – Скоро?!

– Обождать надо недельку! – хмурился Гудвин, брезгливо соскребая кошачий помет с ботинка.

– А это что? – кивала Зина на испачканный рельс.

– Что, что! – огрызался с досадой Гудвин. – Мамаев курган!

Наконец Зинаида была представлена будущему мужу. Родион своими интеллигентными манерами сразу разбудил в ней буйное платоническое чувство. И осада крепости началась.

– Что там о «внутренней цели»?! – повторила свой вопрос раскрасневшаяся с мороза Зинаида, надвигаясь на историка.

– Здравствуйте, Зинаида! – Родион с книгой попятился.

– И вам того же, Родион Викентьевич! – Она стремительно, будто делая хирургический надрез, расстегнула на куртке-аляске молнию.

– «Согласно Канту, – продолжил придушенным голосом Родион, – явления, не имеющие цели, которая могла бы быть представлена образно, не могут иметь и идеала!»

– А имеющие цель?! – придавила его Зинаида к стенке купе.

– «Единственным существом, согласно Канту, действующим по «внутренней цели», является человек!» – закрываясь книгой, взмолился историк.

– Ну давай! Давай! – заклокотала Зинаида, лихорадочно ощупывая брюки учителя. – Вот она, моя «внутренняя цель»!

Ее буйное платоническое чувство вышло из-под контроля и переросло в трепетное физическое влечение.

– Трахни меня! Трахни меня! Трахни!.. – страстно дышала, прильнув к историку всем своим необъятным телом, Зинаида.

Родион поднял обеими руками пудовый том «Философского энциклопедического словаря» и со всей силы опустил его на голову Зины. Та закатила глаза и села в проходе.

– Ну ты, Родиоша, извращенец! – Уронив перочинный нож, Гудвин восхищенно уставился на безумного педагога. – Много я видел способов, не скрою! Но чтоб так!..

Родион вырвался из купе и с воем помчался по коридору.

– Ничего, ничего, – утешала Клавдия рыдающую подругу. – Все образуется.

– Кто сказал, что он кошек любит?! – всхлипывала Зинаида. – Живодер!

Пользуясь тем, что все о нем решительно позабыли, Мамай вспрыгнул на стол и с урчанием взялся за копченую колбасу.

– Лёнь, а Лёнь?! – впервые назвал я Гудвина по имени. – Увези меня отсюда, Христа ради!

– Куда?! – удивился бродяга.

– В «Мюр и Мерилиз»!

Клавдия попросила нас выйти, чтобы не смущать огорченную подругу. На Зинаиду ни с того ни с сего напала икота.

– В «Метрополь»! – сказал я. – В «Асторию»!

В

результате мы поехали на Сивцев Вражек. По вражку этому при царе Горохе протекала речка Сивка. Не исключаю, что ее Кефиров осушил. Кефиров с похмелья мог осушить все, что подлежало осушению. Служил он на Сивцевом Вражке дворником. Лопата и метла были его рудиментами. Кефиров, как и я, защитил кандидатский минимум, только по раннему творчеству Пауля Целана, австрийского поэта-модерниста, но метлу так до конца и не отбросил. Дворник-аспирант в Москве – явление столь же распространенное, как и взяточник-префект. Несмотря на свой социальный статус, Кефиров был сибаритом и белоручкой. При том же – пьяницей и, согласно его собственному определению, «идейным бичом». Его теория «бичизма» поражала стройной логикой и отдавала знанием жизни: «Бич обыкновенный как вид фауны, низовой, так сказать, бич с его пресловутой свободой – грязный миф городского фольклора. Свобода его иллюзорна. Поиск ночлега, постоянное добывание хлеба насущного, жестокая борьба с конкурентами, грызунами, вшами и прочей нечистью оттирают его от желанной свободы, как толпа оттирала страждущего от прилавка в эпоху антиалкогольных перегибов. Истинный бич, неподдельный бич, так сказать, высшего полета – академик. Вот где синекура зарыта. Академики – элита бичей! Честь им и хвала!» Такова была, в общих чертах, цель жизни по Кефирову: высокооплачиваемая должность, не требующая никакого труда. «Но чтобы добиться ее, – утверждал тот же самый Кефиров, – необходимо такое сумасшедшее приложение усилий ценой лучших лет, что она, право, того не стоит». Так говорил Кефиров: «Нет под звездой ничего, заслуживающего усилий! Дайте мне точку опоры, и я на нее обопрусь!»

В дворницкой Кефирова превалировал строгий беспорядок. Все вещи, будь то лопата или книга, лежали и стояли сплошь не на своих местах.

– Неси его сюда! – распорядился Кефиров при виде Гудвина со мной на закорках. – Сажай! Прислони лучше!

– А где?! – спросил я, собираясь с мыслями.

– Везде! – отозвался Кефиров, прилично обождав продолжения. – Везде и в большом количестве!

– Это не «Метрополь», – определил я на глаз, обозрев полуподвальное помещение.

– Нет, – подтвердил дворник-аспирант. – Но и не пельменная.

Гудвин распечатал бутылку, и наступила долгая зимняя ночь.

С утра, открывши глаза, первым я увидал опять же Гудвина.

– На работу опаздываю! – пояснил он, разливая «огненную воду». – Скоро Новый год! А там и Рождество. Самая урожайная пора! Богомольцы ордой повалят!

– Какой год? – Я неуверенно взял стакан.

– Еще какой! – вклинился в беседу Кефиров. – С наступающим!

Он клубился и потел, стаскивая ватник. Расчистка снега вернула ему утраченную бодрость. Чего нельзя было сказать обо всех остальных.

– Му-му! – позвал Кефиров, заглядывая под шкаф. – Где ты, чертова устрица?!

Черепаха нашлась за оцинкованным ведром с букетом уборочного инвентаря. Кефиров налил ей в блюдце молока и присоединился к застолью.

– А почему Му-Му? – свертывая «козью ногу» из табака недокуренных «бычков», полюбопытствовал Гудвин.

– Глухонемая, – был краток аспирант.

Закусив после третьей, Кефиров пустился во все тяжкие. Что там Родион с его философскими чтениями!

– Сидение сиднем – вот корень зла моих соотечественников, – начал он.