Смута

Бахревский Владислав Анатольевич

– Говорите, ваше величество, свою тайну. От Думы ни у царя, ни у царицы тайн быть не может.

– Я не могу открыться.

– Но я повелеваю вам!

– Ах, если повелеваете! – Марина Юрьевна поклонилась деревянному золоченому стулу, изображавшему трон. – Извольте, ваше величество. Я тяжела.

– Тяжела… Что значит тяжела?

– Беременна, ваше величество.

– У меня будет сын?

– Возможно, что и сын.

– Но это же радость для всего Русского царства! Слава царице!

– Слава! – крикнули

бояре.

Марина Юрьевна закрыла лицо руками, изображая стыдливость, и удалилась.

Коморник Гребсберг пришел в чулан, где дрожали от ужаса фрейлины.

– Молитесь о здравии царицы, матери своей! Упросила пощадить вас. Смотрите же, будьте царице покорными детьми. Она жизнью рисковала.

16 июня в Калугу приехал тайный посол короля, саноцкий староста Станислав Мнишек. Сигизмунд желал, чтобы Вор открыто искал королевской милости, отказавшись от притязаний на московский престол. Не время для усобиц, время соединить силы и покорить Московское царство.

– Еще вчера я мечтал о словах, которые услышал сегодня, – сказал Вор пану Станиславу, – но сегодня… Огромное войско князя Дмитрия Шуйского покинуло Можайск и движется к Смоленску.

Цокая языком, влетел в комнату, скача на палке, шут Кошелев.

– Ты прав, мудрец-наоборот, – улыбнулся проказе Вор. – Мой шурин, подойдем к окну.

Окна были распахнуты, июнь выдался знойным.

По площади проходили хоругвями, ротами, сотнями поляки, русские, казаки. Человек на коне останавливал каждую хоругвь, роту и сотню, осматривал и отпускал.

– Это же их милость пан Сапега! – воскликнул Мнишек. – Гетман Сапега, – сказал Вор. – Ян Павлович пришел служить моему величеству и получил от войска клейноты военной власти.

– Каков же будет ответ королю?

– Пусть его величество передаст мне войско, сам же отправляется в Краков.

– Ваше величество, я – Мнишек, мне дороги ваши интересы, как собственные.

– Я заплачу королю триста тысяч золотом… как только возьму Москву.

– Но король сам собирается взять Москву. Он послал на Шуйского коронного гетмана Станислава Жолкевского. Правда…

– Что правда?

– Король дал Жолкевскому только две тысячи крылатых гусар да тысячу пехоты… Но к Цареву-Займищу, куда направляется гетман, должны прибыть Зборовский и Заруцкий.

– У Зборовского – три тысячи гусар, у Заруцкого тысяч пять казаков. С десятью против сорока? У князя Шуйского – сорок тысяч войска да еще Делагарди.

– У Делагарди шведов не более пяти тысяч, остальные – наемники из немцев, французов, англичан… От верных людей известно: они готовы изменить русским.

– Измена – дело надежное. Но сорок тысяч – это сорок тысяч… Пан Станислав, друг мой, я подарю королю Северскую землю, я отдам ему Ливонию, я дам королевичу Владиславу сто тысяч, и все ведь только за то, чтобы избавить его королевское величество от забот… Я обещаю, укрепившись в Москве,

послать мое войско воевать со шведами. Неужели этого мало королю?

– Увы! Сигизмунд желает на одну свою голову три короны.

Тут снова ворвался в комнату на деревянном своем скакуне шут Кошелев.

– На Москву! – кричал он. – На Москву!

– Ты, как всегда, прав, мой друг, – тонко улыбнулся Вор. – Пока московское войско будет сражаться с Жолкевским, я пойду и возьму Москву.

87

Истории народов – это своды побед, где если и приходится сказать о поражениях, то и поражения подносят как торжество героев-мучеников. Без такой истории государство немыслимо. Одно нехорошо. Такая история ведет к благодушию (мы сильнее всех), прибавляет спеси, да не ума. Ради самого народа, ради его будущего надо иметь книгу Измен и поражений, в которой все изменники, все горе-воеводы оставались бы в вечном позоре и проклятии. Не для того, чтобы помнить о зле, а для того, чтобы новые поколения были предупреждены о возможной слабости своего духа, чтобы узнавали измену в любой ее личине. Узнавали в ее зародыше и освобождались бы от такого зародыша.

Сражение возле села Клушина вошло бы в книгу Измен, в книгу воеводской беспечности и позора отечественного оружия.

В ночь с 23-го на 24 июня над Русской землей засверкала видимая и днем новая звезда Погибели. Имя ей – Жолкевский.

В 1610 году Станиславу Жолкевскому, великому коронному гетману, было шестьдесят три года. Его слава началась при Стефане Батории. Он принимал участие во всех серьезных военных предприятиях Речи Посполитой и был удостоен булавы польного гетмана. Он подавил в 1596 году восстание Наливайки, а в 1606-м мятеж Зебржидовского. Сигизмунд в награду за верность пожаловал ему Киевское воеводство.

Теперь под Царево-Займищем отряд Жолкевского, состоявший из тысячи пехотинцев, четырех тысяч гусар, пяти тысяч казаков, оказался между осажденным городом – у Елецкого и Валуева было шесть тысяч – и огромной армией князя Дмитрия Шуйского.

Зборовский, Заруцкий, Михаил Глебыч Салтыков предложили гетману уходить к Смоленску, пока русские не догадались о невыгодном положении отряда и не сомкнули вокруг него смертельное кольцо.

– Что сообщают ваши лазутчики? – спросил гетман Салтыкова.

– Дворяне письма читали и друг другу передавали. За Шуйского умирать никто не хочет, королевичу Владиславу присягнули бы, когда б королевич в православие крестился.

– Крещение – дело патриарха… А какие известия из лагеря Делагарди? – Вопрос относился к немецкому полковнику.

– За последние два дня к нам перешло сто сорок солдат: французов, англичан, шотландцев. Наемники отказались служить Шуйскому, но князь Дмитрий заплатил им десять тысяч, по рублю на солдата… Это мало, наемники обещают в сражении не участвовать.