Смута

Бахревский Владислав Анатольевич

– Что говорят шведы?

– У шведов генералы Делагарди и Горн.

Вечерело. Солдаты разводили на ночь костры.

– Вот мой приказ, – сказал Жолкевский, положа руки на стол ладонями вверх и разглядывая их, как некую таинственную карту. – Пушки я спрятал в лесу еще прошлой ночью. Они уже в пути. Через час стемнеет, всей конницей выступаем… на Клушино.

– На Клушино?! – изумился Заруцкий.

– Нас там не ждут. Один бодрствующий стоит пяти спящих.

В рассветном сумраке проступали холмы, деревья,

крыши изб.

Жолкевский словно уже был здесь, а может, и был! Он избрал для себя самое высокое место, откуда Клушино и впрямь умещалось на его ладонях.

Бой начался расстрелом из пушек лагеря шведов, и тотчас гусары и казаки двумя колоннами обрушились на оба лагеря. На более просторный – наемников – и на тесный, неудобный для обороны лагерь русских.

Шведы Делагарди дружными залпами остановили нападавших, но наемники из немцев, французов, англичан и шотландцев начали перекрикиваться с наемниками Жолкевского. Побежали на польскую сторону по двое, по трое, потом и вовсе устроили переговоры. Измена торжествовала.

Русским войском правили воеводы Страх и Трусость. Сорок тысяч бежали от шести тысяч. Иные храбрецы вставали поперек бегства, встречали врага лицом к лицу, гибли, оставленные товарищами. Князь Яков Борятинский был убит, князь Андрей Голицын ранен. А вот Василий Бутурлин остался целехонек, сдался сам и полк свой сдал.

Опамятовались за избами села. Князь Дмитрий Шуйский спрятался за пушкарей, а те всегда молодцы – встретили гусар ядрами. Здесь-то и положил голову рыцарь из знаменитого рода Ланцкоранских Станислав Бонк-Ланцкоранский.

Делагарди и Шуйский, получив передышку, строили конницу, за нею в кустарнике пехоту, но Жолкевский ударил во фронт и, когда бой закипел, во фланг.

Было несколько минут, когда коронный гетман потерял нити сражения. Чудовищную тесноту схватки накрыло облако пыли. Даже знамен не было видно. Жолкевский озирался, не зная, послать или не послать последнюю сотню гусар, но тут облако покатилось стремглав в московскую сторону.

В то самое мгновение, когда поляки дрогнули, кто-то из читателей писем Салтыкова крикнул:

– Немцы изменили!

И русские снова кинулись бежать.

Бой кончился. В боевых порядках у разгромленного противника остался только отряд Делагарди, отступивший в лес. С Делагарди Жолкевский взял слово не помогать царю Шуйскому, и тот, прихватив казну Большого воеводы – пять с половиной тысяч рублей да семь тысяч соболями, – имея всего четыре сотни солдат да генерала Горна, ушел в Новгород.

Сам же Большой воевода, завистник славы Скопина, залез, спасая сиятельную жизнь свою, в болото, утопил коня, оставил в грязи сапоги. Босой, на кляче, отнятой у крестьянина, явился в Можайск.

88

– Время хватать и заглатывать! – объявил Вор, узнавши о клушинском позоре русских.

Его небольшое войско, ведомое Сапегой,

напало на Боровск и на боровский Пафнутиев монастырь.

И здесь была измена, но было и геройство. Все слышали о Сусанине, да кто знает о князе Михаиле Волконском?

Когда ворота монастыря предательски были открыты, князь успел забежать в храм Рождества Богородицы и с саблей в руках встал на защиту святыни.

– Не безумствуй! – вразумляли Волконского его товарищи по воеводству Змеев и Челищев, уже получившие жизнь за измену. – Кому нужна твоя смерть! Не будь дураком.

– Чадам нужна моя смерть, ибо останусь чист перед ними. Умру у гроба чудотворца. Преподобный Пафнутий, поратуем вместе!

К Волконскому в храм вошел Дионисий, настоятель Троице-Сергиева монастыря во все дни обороны, ушедший на покой от мирских бурь и снова встретивший бурю.

Игумен Дионисий молился у раки, а князь Волконский сражался в дверях храма, один против всех. И был он ранен, и еще раз ранен, и еще… И отступил в храм, чтобы воспрять, коснувшись раки святого, и не успел, его зарубили возле левого клироса.

Рядом с князем, со смертельной раной, лег игумен Дионисий, и они умерли ради правды, ради веры, ради совести.

Вор из Боровска пошел на Серпухов. Здесь его ожидало тридцатитысячное войско воевод князей Воротынского и Лыкова. Но князья не стронулись с места, предоставив сразиться крымским татарам, которых царь Василий Иванович купил за хорошие деньги. Татары получили отпор, рассеялись и, захватя по селам мужиков, баб и детей, погнали их в рабство.

Воротынский и Лыков оставили Серпухов и ушли к Москве.

Вор двинулся в Каширу, в Коломну. Кашира и Коломна ему присягнули, обеспечив тыл. Калужский царек стал в восьми верстах от Москвы, в селе Коломенском, на глазах превращаясь в царя Дмитрия Иоанновича. Царица Марина Юрьевна устроила свою ставку отдельно, в монастыре Николы на Угреше.

Царь Шуйский еще занимал Кремль, приходил сидеть на троне, но его мученическому царствованию пришел конец. Он это видел, твердил свое:

– Опомнитесь! Пока у России есть царь, есть и Россия. Мало кто слушал Шуйского, разве что царица Марья Петровна.

Войны между московскими воеводами и между воеводами Вора не было, было иное.

Вдруг сделался известным в Москве старший брат рязанца Прокопия Ляпунова – Захарий. Прокопий слал ему письма, требуя поднять Москву, свести Шуйского – убийцу Скопина, поднять всех русских на Вора, чтоб сам дух воровской развеялся. Царский венец он предлагал самому знатному после Мстиславского князю Василию Васильевичу Голицыну – потомку Гедимина.

Снеслись с боярами Вора, назначили встречу в Даниловском монастыре. Из Коломенского приехали князья Алексей Сицкий, Федор Засекин, Михаил Туренин, дворяне Федор Плещеев, Александр Нагой, Григорий Сунбулов, дьяк Третьяков.