Сначала повзрослей
Шрифт:
Сердце ноет, когда смотрю ему вслед. Я же счастлива с любимым, тогда почему так скребутся кошки сейчас на душе?
Когда Матвей скрывается за аркой парка, я тяжело вздыхаю и поправляю рюкзак на плече. Мне пора.
Но когда направляюсь в нужную сторону, то поднимаю глаза и… вдруг в груди становится горячо — сбоку от входа в парк стоит машина Германа, а сам он наблюдает за мной через окно.
40
Ноги деревенеют, и я, не чувствуя под собой земли, иду к автомобилю. Сердцебиение
Я ничего предосудительного не сделала, но чувствую себя виноватой. Мне страшно, что Герман подумает не то, что было на самом деле, что его доверие ко мне пошатнётся.
Открываю двери и сажусь. Пристёгиваюсь. И только потом поднимаю на него глаза.
Он не выглядит злым. Скорее просто серьёзным, но спокойным. Поворачивает ключ в замке зажигания и плавно выезжает на дорогу.
— Герман, — негромко говорю первой, потому что от молчания и тишины мои барабанные перепонки сейчас взорвутся.
— М-м? — поворачивает ко мне голову на секунду и поднимает бровь.
— Я… — пытаюсь что-то сказать, но чувствую жуткую растерянность и нервозность, — ты не подумай…
Внезапно он снова сворачивает к подъездной дорожке и останавливает машину. Разворачивается ко мне вполоборота и прищуривается.
— Что не подумать, Жень?
— Этот парень. Матвей. Он мой друг, и я рассказала ему о нас.
— Не думаю, что он твой друг. Точнее, что хочет им быть, — Герман говорит именно то же, что и Матвей. Для него это очевидным оказалось даже со стороны. В отличие от меня… — Но это не имеет значения, Женя. Я не собираюсь запирать тебя, лишать общения, указывать с кем тебе общаться, а с кем нет.
— И ты не ревнуешь? — спрашиваю, затаив дыхание. Даже не знаю, какой ответ мне хочется услышать.
— Ревную, конечно. Но не конкретно к этому парню, а в целом. Потому что ревность — это часть любви. Но я не мальчишка, чтобы идти на поводу у этой ревности, понимаешь? Я верю тебе, Женя. Потому что быть со мной — твой выбор. Значит, ты этого хочешь, и для меня понимать это — достаточно. Не надо бояться моей реакции на твоё общение с другими людьми, будь то девушки или парни.
— Спасибо, — выдыхаю, ощущая, как дышать и правда становится легче. — Мне очень повезло с тобой.
— Но… — Герман сглатывает и не спешит улыбаться в ответ. — Если вдруг ты только что поняла, что ошиблась, то у тебя ещё есть шанс догнать своего друга.
Голос ровный, серьёзный, взгляд прямой. Но я вижу, как быстро бьётся жилка у него на лбу, и эта скрытая реакция тела говорит мне о многом. Я важна для него. Он не хочет отпускать, но сделает это, если я захочу.
— Не ошиблась, — шепчу горячо и подаюсь к нему. Обхватываю его лицо ладонями и смотрю в глаза. — Я не ошиблась, Герман. Мне никто кроме тебя не нужен.
Я прижимаюсь своими губами к его и чувствую, как он расслабляется. Держался строго и спокойно, но изнывал от напряжения. Какие ещё признания мне нужны? Никаких!
— Я люблю
— Женька… — шепчет в ответ и, наконец, улыбается. Тоже берёт моё лицо в свои сильные грубоватые ладони, — какая же ты… В тебя невозможно не влюбиться. Да так, что сердце выпрыгивает из груди, будто мне лет семнадцать, и я впервые ощущаю это крышесносное чувство.
Я прикрываю глаза, испытывая невероятное облегчение. А ещё радость и счастье. За спиной словно крылья вырастают, когда после наших признаний Герман целует меня. Внутри всё плавится до состояния горячего сладкого шоколада. Атмосфера разряжается, и мы в спокойном настроении едем домой.
Но только до лифта. А в нём что-то случается снова.
— Ты так просто готов был меня сегодня отпустить? — спрашиваю, не выдерживая. Мне почему-то очень-очень важно знать это.
— Нет, конечно, — усмехается. — Наивная ты какая, девочка моя. Никуда я тебя больше не отпущу.
Прямо тут, в кабине лифта, между нами будто искра проскакивает. Резкая вспышка возбуждения от одних лишь скрестившихся взглядов. Воздуха сразу становится мало, а тело начинает пылать так, что хочется прямо здесь и сейчас сорвать одежду с себя. И с Германа…
Мы бросаемся в объятия друг к другу и сталкиваемся губами. Целуемся, словно боремся. Не нежно и мягко, а будто каждый отвоёвывает своё.
— Скажи мне, Женя, — Герман почти рычит, прижимая меня к металлической стенке лифта, — что в тебе такого, что я разум теряю? До квартиры три метра, а мне хочется замуроваться с тобой в этом долбанном лифте, потому что эти самые три метр кажутся сейчас непреодолимыми километрами?
Мы всё же справляемся с этими метрами, пусть и словно в тумане. А дома… дома случается то, от чего у меня потом при воспоминаниях ещё долго краснеют щёки.
Когда мне кажется, что вот, то что мы делаем — верх раскрепощённости, а потом Герман проворачивает со мной что-то ещё… что-то такое, отчего предыдущее кажется невинной игрой. Нежность, грубость, напор — всё сливается в единую мелодию. Я больше не пытаюсь закрыть себе рот, чтобы сдержать стоны и даже крики, потому что их сдержать попросту невозможно.
После секса сил остаётся, чтобы кое-как ополоснуться в душе и сделать чай. Ноги будто не мои — дрожат и подкашиваются так, словно я пробежала марафон. Во всём теле приятная усталость, а низ живота кажется тяжёлым.
Я передаю одну чашку Герману, а со второй сама осторожно опускаюсь в кресло в гостиной. На экране своего смартфона замечаю сообщения в рабочем чате “Джаза”, и это мне напоминает ещё кое о чём, о чём я хотела поговорить с Германом.
— Герман, — в животе становится щекотно от волнения. Сначала я думала, что не имею права спрашивать об этом, но потом подумала, что это не так, — ты встречался с женщиной — Екатериной, мне Ксюша говорила. Вы же больше не видитесь?