Сначала повзрослей
Шрифт:
— Спишь? — шепчет тихо.
— Нет, — отвечаю и разворачиваюсь к нему.
Чувствую запах алкоголя. Ещё капля в копилочку моей тревоги.
— Получилось сделать машину? — спрашиваю, примостив голову у него на плече. Это ведь не обязательно приставание и выведывание, я просто интересуюсь его жизнью. Это нормально.
— Да, но провозился знатно. Товарищ заехал, и мы пива выпили ещё, поэтому чуть задержался. Ты ведь не сердишься, мышка?
Он приподнимается и целует меня в нос. Ласково так, что дурацкая тревога отступает немного, обесцвечивается,
— Нет, — вру, не решаясь рассказать ему правду о своих подозрениях и переживаниях.
— Тогда почему такая напряжённая?
— Волновалась. Время позднее. Гололед, дорога плохая.
— Я взрослый мальчик, Женька, — мягко улыбается, но мне почему-то не смешно, он будто в очередной раз подчёркивает разницу между нами. — Не надо бояться за меня.
Я так сильно нуждаюсь сейчас в нём. Кажется, только его жаркие прикосновения смогут прогнать это гнетущее чувство внутри. Мне жизненно важно сейчас почувствовать себя желанной.
Но Герман целует меня, а потом просто желает спокойной ночи, обнимает и за пару минут засыпает.
Чувствую себя растерянной. Понимаю, что он мог устать, вымотаться, но… мы занимались любовью вообще едва живые от усталости, и он буквально не мог насытиться мною. Целовал снова и снова, раз за разом отчаянно делая своей.
А сейчас просто уснул…
Глупые мысли начинают кружить с новой силой. Будто кто на ухо нашёптывает, кто-то страшный и противный:
“А может он на сегодня уже удовлетворён?”
“Был у неё”
“Был с ней”
“А может, ты тут просто временно?”
“Не просто же так прогнал в прошлый раз… маленькая Женя… глупенькая Женя…”
Задыхаясь, выбираюсь из его объятий и прямо в ночной сорочке выбегаю на балкон. Глубоко вдыхаю ледяной воздух, будто до этого долго плыла под водой, и мне срочно нужен глоток кислорода.
Холодно. Ветер и мороз поздней осени пробирают до костей. Для них тонкая хлопчатобумажная ткань не преграда. Кожа покрывается крупными мурашками, я начинаю дрожать до стука зубов, но по прежнему стою на балконе.
Так можно заболеть, знаю, но мне всё равно. Мне срочно нужно остудить этот пожар в голове и в груди.
Утром на учёбу я не еду. Сегодня только одна пара, а потом отчётный концерт колледжного театра мод. Отпрашиваюсь у куратора, сообщив, что приболела.
Горло першит, но вроде бы не критично. Звоню бабушке, и она тут же замечает лёгкую хрипотцу.
— Женёчек, ты заболела, что ли? — охает бабушка.
— Всё в порядке, бабуль. Просто шарф вчера дома забыла, ветер был. Сейчас молока с мёдом выпью и буду как новенькая. Ты же знаешь, я долго не болею.
— Ой сплюнь, дитё. И давай там, ромашечки завари, леденцы купи какие. Денежки есть у тебя?
— Есть, ба, ты же знаешь, что я просто так не трачу. Да и зарплата теперь какая-никакая, а есть. Тем более Злата сказала, что с этого месяца поднимает мне на десять процентов, потому что
— Ты вообще солнышко у меня. Скучаю очень. На каникулы приедешь?
— А как же.
Бабушка рассказывает про кота, про то, что у соседей виноград прихватило — прикопали мелко, не укутали, что куры под зиму совсем почти нестись перестали. А ещё, оказывается, в центре недалеко от нашей улицы будут строить супермаркет. Жители радуются, теперь не придётся в центр ходить или в соседнюю станицу ездить.
Прощаемся с бабушкой, и я начинаю собираться в “Джаз”. От зеркала воротит. Ну какое я солнышко, бабушка? Лгунья, ревнивица… противно самой.
В ателье, словно специально, прямо напротив моего рабочего места на манекене висит платье Екатерины. Уже готовое, отпаренное Аней. Идеальное. Для идеальной. Я, наверное, такое никогда не надену. Некуда будет.
Я ведь просто Женя из Старых Синичек. Белошвейка на полставки. Я не хожу на форумы и приёмы.
Очень стараюсь взять себя в руки и работать, но даже девчонки замечают, что я взвинчена, поэтому не трогают. В итоге, в тысячный раз посмотрев на платье, я хватаю телефон и пишу Герману.
“Может, не пойдёшь на форум?”
Вот так, прямо в лоб, честно. Он ведь просил быть с ним честной.
“Женя, ты чего?” — прилетает в ответ.
И вот как объяснить? Что сказать?
“Я ревную, — пишу честно. Приходится несколько раз писать и удалять, потому что пальцы не слушаются, попадают не по тем буквам. — К Екатерине”
“Жень, перестань. Я же говорил тебе, что это мероприятие важно для меня. А на счёт Кати не переживай, поговорю с ней, как обещал. Жень, она хорошая, всё поймёт, поверь”
Катя…
Хорошая…
А мне что делать? Как не сойти с ума?
Видела я её. Не отпустит Германа так просто. Чувствую.
Девочки уходят на обед в кафе, а я остаюсь. Зря, наверное, потому что в голове снова диафильм: вот Герман пытается сказать ей о нас, но уже через несколько часов просыпается в её постели и понимает, что какая-то там Женя — ошибка. Просто ошибка.
И кольцо это так и всплывает в памяти…
Да, я действительно схожу с ума. Проклятая ревность отравила душу и голову. Знаю, что пожалею. Знаю, что подвожу важных для меня людей. Знаю, что будут последствия, но… беру самые большие закройные ножницы и подхожу к проклятому платью.
43
Моя голова словно в тумане. В ушах тихий писк, как когда после шумного места попадаешь в тишину. Но понемногу этот туман начинает рассеиваться, и на его место приходит ужас. Такой, от которого все волоски на теле встают дыбом.
Что же я натворила…
Словно не в себе была. Будто кто-то, а не я, кромсал ножницами нежную ткань платья.
И теперь я стою и смотрю на обезображенные ошмётки того, что ещё несколько минут назад было красивым платьем. Закрываю глаза, а на внутренней стороне век эти же лоскуты синие, словно отпечатались, врезались в мозг.