Снайперы Сталинграда
Шрифт:
— Жить хочешь — не шевелись.
— Не хочу, суки, — прошамкал Антон.
Видимо, он сильно разбил лицо, когда падал. Вокруг собралось не меньше десятка немцев, все в камуфляжных куртках, с автоматами. Двое, видимо, разбирающиеся в медицине, разрезали на нем валенки, перевязали прострелянные ноги.
На перебитую кость наложили шину — предусмотрительные сволочи — готовые шины с собой возят. Затем обработали, перевязали бок и руку, куда тоже угодили пули.
— Хлебнешь, парень? — подмигнул крепкий рыжий фриц, доставая фляжку.
— А чего бы перед
— Не торопись на тот свет. Придет время, все там будем.
Антон сделал несколько глотков чего-то крепкого и вернул фляжку.
— Спасибо. Хорошо по-русски говоришь. Где научился?
— Пришлось пожить года три в вашей засранной России. Посмотрел, как вы там существуете. Ну и за кого ты воевал, умирать собрался? За вашу грязь непролазную и драные лапти?
— Бойкий ты, рыжий. А, наверное, обосрался бы, если б нас местами поменять.
— Не наглей! — Немец наступил на перебитую лодыжку, и Антон невольно вскрикнул от острой боли, прожигающей все тело до мозга.
— Могу еще разок нажать, хочешь?
Но Глухов намертво прикусил губы. Страх куда-то ушел.
Стоявшие в кружок немцы рассматривали его винтовку, считали зарубки, в голосах слышалась злость. Подошел кто-то еще и пнул Антона, а рыжий, по-прежнему улыбаясь, проговорил:
— Сорок наших ребят угробил. Ну теперь жди благодарности.
Антона долго куда-то везли. Тряска мучительно отдавалась в перебитой ноге, повязка и шина сползли. Он чувствовал, как из обеих ран на левой ноге снова вытекает кровь и мутится, слабеет сознание. Когда выгружали, немцы обнаружили, что снайпер истекает кровью, и наложили свежую повязку. В каком-то помещении его пытались допрашивать: сколько снайперов действует в его полку, где они устраивают засады, много ли в ротах боеприпасов.
Глухов что-то бормотал в ответ, язык ворочался с трудом. Что хотели узнать, немцы от него не услышали. Кто-то снова крутнул перебитую в лодыжке ступню. На этот раз боль, как гвоздем, проколола сердце. Была она совсем короткой, как вспышка, и Антон сразу потерял сознание.
Полковник, руководивший допросом, безнадежно махнул рукой и собрался уходить.
— Заканчивайте, — поморщился он, когда Глухову снова крутнули почти оторванную лодыжку, и он закричал, в очередной раз теряя сознание.
— Как с ним прикажете поступить, господин полковник?
— Накормить, обласкать за то, что он взвод наших солдат на тот свет отправил.
— На прикладе есть зарубки подлиннее, — подсказали полковнику. — Шесть штук. Это наверняка офицеры.
— Добавьте к ним седьмого — командира дивизиона. Опытный был снайпер, заканчивайте с ним. Расстреляйте или сожгите в мусорной яме! Он мне надоел. Все. Доложите позже, кого планируете на должность командира дивизиона.
Антон Глухов принял свою смерть в воронке от бомбы, где уже лежали два промерзших трупа: босой красноармеец в рваной гимнастерке и женщина в старом пальто и резиновых ботах. Его бросили на окоченевшие тела, наверху что-то зашипело, и огнеметная струя погасила
Немцы постояли на краю ямы, кто-то сделал фотографию. В карманах уже мертвого русского сержанта вдруг захлопали оставленные в спешке патроны. Немцы шарахнулись прочь и принялись ругать какого-то Пауля, который не обыскал как следует русского.
— А если бы у него граната в кармане осталась? — кричал на Пауля кто-то из коллег.
— Граната — это плохо, — ответил виновный. — Тогда пришлось бы хоронить кого-то из наших, может, и не одного, а земля мерзлая.
Глава 7
ОТОМСТИТЬ ЗА БРАТА
— Андрей Ермаков тут есть? — кричали от входа.
— Есть, — отозвался Андрей. — Чего надо?
Ему не хотелось вылезать из глубины санитарной землянки, где пахло гниющими ранами и было душно, но с Волги дул пронизывающий ветер, обещавший сильный мороз.
— Вылезай сюда, разговор есть.
Андрей подумал, что его вызывают в полк, но дело оказалось куда хуже. Земляк, служивший с его младшим братом Никитой, каким-то чудом отыскал Андрея и рассказал о его гибели.
— Какая служба? — не понял Ермаков. — Никитке всего шестнадцать лет было, семнадцать в феврале стукнет.
Красноармеец, лет тридцати, с загипсованной рукой, свернув с его помощью цигарку, вздохнул:
— Не стукнет ему семнадцать. Убили Никиту неделю назад.
— Рассказывай, не тяни жилы, — крикнул Андрей.
Оказывается, в конце лета Никита ушел с комсомольским набором в железнодорожный мостостроительный батальон. Непонятно, в каком качестве — вольнонаемного или рядового бойца. Когда восстанавливали мост через Ахтубу, налетели «юнкерсы» и сбросили несколько бомб.
Никиту сорвало взрывной волной с опоры, где он работал, и швырнуло на лед. Лед был еще слабый, но выдержал удар, лишь растрескался. Контуженный, с переломанными ногами, братишка лежал до утра, пока его не увидели.
— Он уже весь обмерз, — рассказывал боец-железнодорожник. — Едва дышал, голова разбита, ноги сломаны.
— А чего вы его сразу не достали? — Андрей тоже раскуривал самокрутку. В разные стороны яростно летели искры. — Струсили?
— Брось! Мы своих никогда не бросаем. Ночью это было, бомбили нас крепко. В бытовку бомба шарахнула, сразу шестерых в куски разнесла.
— Плевать мне на вашу бытовку. Почему Никиту не достали?
— Я тебе рассказываю, а ты слушать не хочешь, — разозлился раненый железнодорожник. — У всех нынче горе. Так вот, бомбили сильно, лед во многих местах треснул, а льдину с Никитой вниз отнесло. Думали, утонул.
— А он весь переломанный замерзал, вас ждал, — угрюмо огрызнулся Андрей.
— Подобрали его утром, помощь оказали, в госпиталь понесли. Он по дороге про тебя рассказал, что в Сталинграде воюешь. Просил передать, как все с ним случилось, а матери ничего не говорить. Погиб, и все.