Снег и виноград. О любви и не только
Шрифт:
на ее шубе хищно повисло
мертвою хваткой
вывернутое мехом наружу
жаркое его пальто.
Между ними стол,
Как будто в насмешку, круглый,
и они за ним -
две
две противоположные точки.
А ему говорить очень трудно,
но ему очень нужно что-то сказать,
сказать им обоим,
сказать ей,
сказать в последний раз.
Струя сухого зеленого вина
из зеленой бутылки
бесконечной змеей,
играя бликами на гладкой чешуе,
все вползает в ее и его бокалы.
Ах, она опьянеет, если не будет есть, как все люди,
за столом, накрытым на двоих,
вдвоем, в комнате,
где уже никого не будет завтра.
Ах, нет, это виновата пустая бутылка,
она просвечивает на свету и дает зеленую тень,
а кто скажет, что съедобны зловеще-зеленые крабы.
И она не могла, как в детстве,
изойти слезами, всей болью,
переходящей в щемящую сладость
слабости, забытья и всепрощения.
На стене, над самой его головой
раздражающе косо висела большая картина,
дразня неожиданностью развязки.
Крупными слезами плакала долька мандарина
в мучающихся пальцах.
Я ПЕРЕСТАНУ
Я
Сгустки обиды, как жвачку жевать.
А всепрощение - радость иль грех?
Истина - что?
– и едина ль для всех?
Истине с возрастом научусь,
Честно расплачусь и расплачусь.
И улыбнусь благодарно судьбе,
Что отдаю всепрощенье - тебе.
В МЕТРО
Здесь поездов немолчный гул
Испытывает нас на прочность,
Здесь стен парадная лубочность,
Колонн суровый караул.
На эскалаторе стою,
На всех, по лестнице спешащих
Или недвижимо стоящих
Сомнамбулически смотрю.
О, чудо-лестница, на ней
Людской поток дремотно-зыбок,
И лица стынут без улыбок,
Как будто в царствии теней.
Толпа баюкает меня.
В душе усталости осадок,
Дремлю, стихии распорядок
Благословляя и кляня.
В метро в подземном свете дня,
Дремлю в стоячем положенье...
Миг покачнулся в такт движенью -
И ты навек обнял меня.
НОЧНАЯ ГРОЗА
В СУХУМЕ
Черные тени платанов