Снег и виноград. О любви и не только
Шрифт:
своей избраннице то, что редко можно услышать
от мужчины: « Струя огня, прикрытая за-
стенчиво «Дрожащими ладонями стыда » . Имеется
в
особенно проявляется в страсти, вообще присуще
природе данного человека.
Если бы потребность в стихописании
была бы чем-то наносным, Тоня вскоре бросила
бы это занятие. Рождение дочери Марины,
бытовые и жилищные трудности, служба,
обязанности жены и дочери немолодых родителей,
втянутость в московский, всё рас16
ширяющийся с ростом его известности круг
мужа, шумящий неуёмными писателями, художниками,
музыкантами, киношниками -
есть от чего голове пойти кругом. Но она продолжала
писать. Для себя и самых близких.
И никогда не делала себе скидок. Доверяла
бумаге свою боль, свои надежды, мысли, догадки.
Углубилась в свою родословную. Стихами,
похожими на молитву, попрощалась с
отцом, матерью, погибшим братом. И вдруг
ощутила себя не просто бытописателем -
таких хватает в литературе. Горячий ток времени,
творящаяся на глазах история поставили
ее лирическую душу перед вопросами
сего дня и, не убоюсь этого слова, вечности.
Вот тут заслуга всегда размышлявшего о Боге,
смерти, истине Фазиля Абдуловича, с кем бок
о бок прожила полвека, неоспорима. Ведь это
ему
я выгравировала бы на меди и повесила
в людных местах, чтобы вразумить сбитых с
толку людей:
Да, стрелка компаса склоняется, дрожа,
В ту сторону, где вытянутый меч.
Сильнее блеска мысли блеск ножа.
И все-таки хочу предостеречь:
Всего сильней евангельская речь.
Антонина вносит свою лепту в скудную копилку
гражданской поэзии:
Ах, эта бабья заумь,
Мужской топорный ум.
Куда же мы сползаем,
Плетемся наобум?
Нас дома давят стены,
На воле - воли нет.
Не распознать подмены,
Но веры меркнет свет.
В народе воцарилась
Глухая нищета.
Глаза в глаза воззрилась
Российская тщета.
Молчит пророк-прозаик
В крикливые года.
И родина сползает
Неведомо куда.
Когда-то Фазиль написал изящный диалог
со спутницей своих трудов и дней. Чуть
печальный, но одновременно и лукавый женский
голос покрывается мужским, уверенным