Снег на кедрах
Шрифт:
Через час, уже в дупле кедра, она говорила об этом с Исмаилом.
— Мы так давно вместе, — сказала она. — Я даже не помню, когда мы познакомились. Совсем не помню. Кажется, мы знали друг друга всегда.
— Мне тоже так кажется, — признался Исмаил. — А помнишь ту коробку со стеклянным дном? Которую мы затащили в воду?
— Конечно, помню, — ответила Хацуэ.
— Это было лет десять назад, — сказал Исмаил. — Мы держались за нее, качаясь на волнах. Вот что я помню.
— Об этом я и хочу поговорить, — сказала Хацуэ. — Что это — коробка на воде? Что вообще связало нас? Мы даже не знали друг друга.
— Знали. Всегда знали. Мы с самого начала
— Это совсем другое, Исмаил, — возразила Хацуэ. — Мы не встречаемся, мы попросту не можем встречаться. Мы сидим в этом дупле как в западне.
— Через три месяца мы окончим школу, — ответил Исмаил. — И уедем в Сиэтл. Вот увидишь, там все будет по-другому.
— В Сиэтле таких, как я, арестовывают, так же как и здесь. Даже в Сиэтле белый и японка не могут пройти по улице вместе. Только не после Пёрл-Харбора. Ты ведь сам знаешь. К тому же в июне тебя призывают. И ни в какой Сиэтл ты не уедешь. Давай уж друг с другом начистоту.
— Как же быть? Что ты предлагаешь?
— Ничего, Исмаил, — ответила она. — С этим мы ничего не можем поделать.
— Надо набраться терпения, — сказал Исмаил. — Война когда-нибудь да закончится.
Они сидели молча. Исмаил опирался о локоть; Хацуэ легла ему на грудь, упираясь ногами в блестящий ствол.
— Хорошо здесь, — произнесла она. — Всегда хорошо.
— Я люблю тебя, — сказал Исмаил. — И всегда буду любить. Плевать мне, что будет дальше. Я всегда буду любить тебя.
— Я тебе верю, — ответила Хацуэ. — Но давай смотреть на вещи реально. Все не так просто. Есть и кое-что еще — обстоятельства.
— Они ничего не значат, — возразил Исмаил. — Ты же знаешь — любовь сильнее всего на свете, ей ничто не может помешать, и ничто с нею не сравнится. Если мы любим друг друга, нам нечего бояться. Любовь — самое большое из всего, что есть на свете.
Он говорил с такой уверенностью, с таким жаром, что Хацуэ дала убедить себя в силе любви. Она хотела верить в это и потому пошла на поводу у своего желания, отдаваясь ему целиком. Лежа на мху, они с Исмаилом начали целоваться, но прикосновение к этому мху почему-то казалось Хацуэ ненастоящим, попыткой уничтожить истину, обмануть в поцелуе самих себя.
— Прости, — сказала она, отстраняясь. — Все так запутано. Те обстоятельства, они никак не идут у меня из головы.
Исмаил обнимал Хацуэ, гладил ее волосы. Они больше не говорили. В дупле Хацуэ чувствовала себя в безопасности, как будто впала в спячку в самой гуще леса, время остановилось, а мир замер, как будто она на тихом, сонном полустанке, откуда наутро должна ехать дальше. Они заснули, лежа на мху, и спали до тех пор, пока свет, проникавший через гущу листвы, не стал меркнуть, переходя из зеленоватого в серый. Пора было возвращаться домой.
— Все у нас получится, — утешал ее Исмаил. — Вот увидишь — все будет хорошо.
— Вот только как? — не верила ему Хацуэ.
Все разрешилось двадцать первого марта, когда официальные власти объявили, что островитянам японского происхождения дается восемь дней на сборы.
Семья Кобаяси из Центральной долины, вложившая тысячу долларов в посадки ревеня на пяти акрах, стала договариваться с Торвалом Расмуссеном об уходе за посадками и сборе урожая. Семья Масуи занялась прополкой своей клубники, а по ночам, при свете луны подвязывала горох; им хотелось оставить хозяйство в полном порядке, прежде чем передать его Майклу Бернсу и его брату, бездельнику Патрику, которые согласились
Лэн Като и Джонни Кобасигава колесили по дорогам острова на трехтонном грузовике, свозя мебель и упакованные вещи в Центр японской общины и составляя их в холле. В воскресенье вечером, в шесть часов, двери в холл, до самых стропил загроможденный кроватями, диванами, печами, холодильниками, комодами, столами и стульями, заколотили досками. Трое вышедших на пенсию рыбаков, Гиллон Кричтон, Сэм Гудолл и Эрик Хоффман-старший, поступили помощниками к шерифу Сан-Пьедро для охраны свезенного имущества.
Представители официальных властей, отвечавшие за перемещение лиц в военное время, разместились в пахнущих плесенью помещениях доков старого консервного завода, на окраине Эмити-Харбор. В доках расположились не только армейская транспортная часть, но и представители администрации безопасности фермеров, а также федеральная служба занятости. Однажды в четверг, под конец рабочего дня, когда все уже собирались уходить, в контору представителей ворвался Каспарс Хинкле, тренер бейсбольной команды старшеклассников. Он швырнул на секретарский стол список фамилий бейсболистов. Кэтчер, второй филдер и двое аутфилдеров, сказал он, не говоря уже о двух лучших питчерах, будут отсутствовать весь сезон. Нельзя ли пересмотреть их дела? Ведь эти ребята не шпионы!
Двадцать восьмого марта, в субботу вечером, в зале школы Эмити-Харбор устраивался бал старшеклассников, и в этом году девизом был «Изумительный блеск нарциссов». Джаз-банд из Анакортеса, «Прожигатели жизни», играл одни зажигательные мелодии. В перерыве к микрофону подошел капитан бейсбольной команды и вручил семерым игрокам, которых забирали в понедельник утром, почетные грамоты.
— Без вас мы вряд ли справимся, — сказал он. — И на поле-то некого будет выпустить. Но если какие победы и будут наши, все они за вас, ребята, за тех, кто уезжает.
Эвелин Неаринг, любительница животных, вдова, жившая на мысе Эарсли в домике из кедровых досок без электричества и канализации, приняла к себе коз, свиней, собак и кошек от нескольких японских семей. Семья Ода сдала свою зеленную лавку в аренду Чарльзу Макферсонсу и продала ему два пикапа. Артур Чэмберс договорился с Нельсоном Обада о том, что тот станет его специальным корреспондентом и будет присылать на Сан-Пьедро свои репортажи. В выпуске от двадцать шестого марта Артур напечатал три статьи на тему грядущей депортации японцев: «Японские жители острова подчиняются военному приказу о перемещении», «Японским женщинам выносится благодарность за участие в работе родительского комитета» и «Приказ об эвакуации наносит удар по бейсбольной команде». В рубрике «Поговорим начистоту» он разместил статью под названием «Совсем мало времени», в которой прямо обвинял ведомство по делам интернированных за «бессмысленную и безжалостную поспешность, с которой изгоняются американцы японского происхождения». На следующее утро в половине восьмого Артур получил анонимный звонок: