Снег на Рейне
Шрифт:
Вдруг крыса-одитор спросил её, не подвергалась ли она насилию в детстве? Лилька что-то пробормотала, отрицательно мотнув головой, – и почувствовала импульс. Достаточно сильный. Стрелка запрыгала. Вопросы повторялись, импульсы тоже – до тех пор, пока она не отвечала на них честно. Лилька была как в полусне, и одновременно ей было страшно. Волосы шевелились на голове.
«Может, это от тока?» – затравленно спросила она себя и внутренне вся похолодела от охватившего её ужаса.
Голос одитора звучал как голос металлического робота, фонил и раздваивался, как и его отвратительная крысиная физиономия. Вместо просветления и очищения, как обещала Мартина, она почувствовала отвращение к себе самой и стыд от своей беспомощности, сознание того, что её обманывают мошенники, пытаются подавить её волю, подчинить её разум своим бредовым идеям! Она
Заболела голова. Она словно со стороны наблюдала, как бесцеремонно они манипулируют ею, стремятся своими извращёнными методами в конечном итоге превратить её вот в такого робота-крысу. Она вспомнила крысу на кухне у сумасшедшей бабушки в Тарту. Ей казалось при каждом разряде, что одитор, будто та крыса из несчастливого её детства, стегал её своим хвостом, как кнутом. Она чувствовала дурноту. Состояние тошноты всё ухудшалось, как будто она перекаталась на каруселях, – и вдруг кружение кончилось, карусель остановилась, и нужно опять твёрдо встать на ноги, но земля почему-то всё уходит из-под ног, мир кренится и заваливается набок. Лилька не помнила, как сползала, крепко цепляясь за перила, по лестнице на отказывающихся слушаться ногах, ставших словно чужими, на солнечную, полную голосов и жизни улицу.
Мартина встревоженно открыла ей дверцу машины.
– Ну что? Как ты себя чувствуешь? Ты чувствуешь очищение? – её голос тоже фонил и двоился.
Лилька еле успела отбежать – и её фонтаном вырвало. И пока с ней это происходило, она увидела – каким-то другим взглядом – муравейчиков, ползущих куда-то в спутанной притоптанной придорожной траве, с зелёными свечками подорожника по краям; солнечный зайчик перебегал по ним, то исчезая, то вновь появляясь. Казалось, что он с удовольствием участвовал в этой игре света и теней – переплетении солнечных бликов от колышущейся на ветру листвы ближайшего дерева.
«Как хорошо жить! Как чудесно! Почему я всего этого раньше не замечала? Когда я убегу от них, я буду сидеть в парке и смотреть, смотреть… А потом у меня будет семья, чудесный дом, крахмальные скатерти…»
Вдруг внутри неё возник голос. Как шёпот. Он едва слышно наговаривал ей строчки, как бы утешая, убаюкивая:
Бывают дни, когда душа пустаИ нас совсем не трогает природа —Холодной прелести бессмертной темнотаВ картине вечной небосвода…И кажется, теряем навсегдаНадежду, веру, почву под ногами,Меж небом и землёй сучим ногами:Невмочь – и ни туда, и ни сюда…Но дни бывают, когда капель дрожь Запуталась в сентябрьской паутине, Прозрачны дали, листья на осине Бестрепетны… И ничего не ждёшь…И в эту грусть – твой план не угадать —Мне шлёшь в луче осеннем озаренье, Как человек велик – Твоё творенье!Жить на земле – какая благодать! [21]21
Кеффель-Наумова Л.А. Бывают дни, когда… // Стихи. ру. URL: https://stihi.ru/2020/09/26/8255.
Мысли путались. Бежать! Бежать! Но куда? Побег надо было ещё устроить. Ей было негде жить, у неё не было никаких прав в этой стране. Её депортируют в два счёта, а как же её мечта?! Первая ступень
Через пару дней она поехала с близнецами на концерт. Музыкальная школа, где они учились, распространила билеты на благотворительный концерт органной музыки. Завершилась долгая реставрация старинного органа. Существовала легенда, что на нём играл сам Бах. В связи с этим у Лильки почему-то всплыл в памяти смешной эпизод из одной детской книжки. Лилька любила читать и буквально проглатывала все книги, которые удавалось раздобыть. Один раз ей удивительно повезло: она нашла кем-то аккуратно выставленную стопку книг, перевязанную голубой ленточкой. Притащила домой. Там оказалась книжка американской писательницы Мэри Мейпс Додж «Серебряные коньки». В одной из глав этого романа группа юношей путешествует по Голландии. Лильке особенно запомнился примечательный эпизод, в котором мальчик рассказывал своим друзьям про известный в Европе большой хаарлемский орган.
Питер – так звали всезнайку – поведал открывшим рты и слушавшим его затаив дыхание мальчишкам о том, как великий композитор Гендель как-то приехал в Хаарлем, чтобы сыграть на знаменитом органе Святого Бавона. Найдя церковь, спросил разрешения у священника и стал играть, применяя всё своё мастерство. В церковь вошёл местный органист и застыл в изумлении, поражённый звуками и пассажами, исторгаемыми кем-то неизвестным.
«Кто там? – крикнул он. – Если это не ангел и не дьявол, значит, это Гендель!»
Великий композитор Гендель был, разумеется, весьма польщён такой оценкой коллеги.
«Но как вам это удалось? – спросил всё ещё пребывающий в сомнении органист. – Вы совершили невозможное: нет в мире человека, который мог бы сыграть своими десятью пальцами те пассажи, какие сыграли вы. Человеческие руки не в силах управлять всеми этими клавишами и регистрами!»
«Знаю, – спокойно ответил Гендель, – поэтому мне пришлось брать некоторые ноты кончиком носа…»
…Ожидалось, что приедет известный органист. На пригласительном билете было указано, что в программе произведения Баха и Генделя. Гендель был современником Баха. Занятно, что два великих немецких композитора, родившиеся в один и тот же год, в восьмидесяти милях друг от друга, так ни разу и не встретились, хотя, несомненно, один много слышал о виртуозности другого. Бах дважды пытался увидеться с Генделем, но попытки оказались тщетными.
Концерт должен был состояться в церкви Святого Иоанна. Хозяевам эта идея не понравилась, но отказаться не представлялось возможным.
Лилька слышала, как переругивались Мартина и Свен.
– Они же не в церковь идут, а на концерт!
– Всё равно! Как ты могла допустить? – шипел трусоватый Свен.
– Что ты вечно всего опасаешься! – огрызалась более рисковая Мартина.
«Наверное, им не рекомендуется заходить в обычную церковь, – усмехнулась Лилька. – Почему вначале сколько-нибудь интересные идеи превращаются потом в тюремное заключение для адептов? Шаг вправо, шаг влево приравниваются к побегу…»
Они пришли рано, церковь была почти пуста. Поговорили с женщиной в инвалидной коляске, которая сидела на входе. Она протянула им программки. Женщина была весёлая, в белой шляпке с фиалками, ноги накрыты белым вязаным ажурным пледом. Глаза её лучились, и Лилька почувствовала доброту. Ту самую, человеческую, идущую из сердца. Почему? Ведь эта женщина обделена Богом. Она не может ходить. Не может бежать по лесу, по полям и – задыхаясь от радости, от ветра и бега – упасть в травы и вдыхать небо… Почему же в ней так много доброты, во всем её облике такая благость, такая любовь к людям? Почему?
Дети побежали в первый ряд. Церковная прохлада – какая-то особенная, ладанная, с хладностью прожилок зеленоватого мрамора, пахнущая старым деревом расписанных фигур святых, лаком старинной кафедры и скамеек красного дерева, кожей святых книг и перевёрнутыми страницами миллион раз прочитанных текстов молитв и псалмов, благостно пропетых прихожанами на службах. Запах этот чем-то напоминал запах старой библиотеки. Он плавно смешивался с вербенно-сладковатым ароматом воска и дымком отгоревших свечей. Перед ними никого не было. Только алтарь. Кафедра слева. В середине распятие, белые лилии в вазах. По бокам статуи Христа и Девы Марии, Иоанна, святых апостолов. Был уже вечер, и церковь была освещена, но ещё не догорело солнце в огромном готическом окне, взметнувшемся за алтарём, как приглашение взлететь, как вход в другой мир – туда, на Небеса!