Снег на Рождество
Шрифт:
А она:
— Я вам еще раз говорю, на нашем телеграфе в наших телеграммах клички запрещено передавать. А во-вторых, я такая телеграфистка, как ты телефонист.
— Как это? — удивился я.
— А так. Уборщица я, а телеграфисткой просто так по совместиловке.
— Тогда что же вы мне прикажете делать?
— Слетай в город.
— Сегодня я дежурю на «Скорой».
— Ну а завтра…
— И завтра дежурю…
— Ну ладно, тогда дуй к заведующей, может, ее Люська здесь.
Толкаю
— Ты чего?
— Да я вот насчет телеграммки. Повертела мой бланк и фыркнула:
— Ну и что?
— Да поймите. У меня ведь все дело не в бланке, у меня слово не пропускают…
— Какое?
— Да вот это…
— А по-русски написал?
— По-русски…
— А ну, давай читай. Я прочел:
— «Ар-хи-ма-ндрит».
А она:
— Чего?
Я вновь прочел:
— «Ар-хи-ман-дрит».
— Нет, не пройдет, — вдруг заключила она. — У нас село. У нас все всегда как в деревнях пишется просто, а ты выкаблучиваешься.
И вопросительно посмотрела на меня.
— У нас работаешь?
— У вас.
— А кем?
— Врачом… на «Скорой».
— Ого-го! — с восторгом произнесла она и подпрыгнула. — Ого-го! — а потом сказала: — Вот Люська придет, она все решит.
— А кто это Люська?
— Да так… одна из дочурочек моих. Когда-то раньше в Москве на телеграфе работала, один раз даже какого-то командующего телеграммой с подчиненными связала…
«Буду ей всегда и во всем помогать…» — радостно шагая по улице, думал я о заведующей.
Через пять минут в кожаном жилете пришла Люська. Сев рядом с мамкой, закурила. А та, показав ей телеграммку, стала убедительно о чем-то просить. Люська, бросив курить, нахмурила брови. Затем позвонила в школу какой-то учительнице. Наконец, кое-что выяснив у той, положила трубку и вновь закурила. Жадно затягиваясь, несколько раз потерла пальцем висок…
Через пять дней получаю от друга письмо. В конверте, кроме письма, вложена телеграмма. Читаю ее: «Товарищ монах… — Что за монах? Читаю дальше. — Поздравляю тебя приемом братию Быть тебе настоятелем и не ниже». Посмотрел на адрес. Да, так и есть, телеграммка моя.
Вот дела так дела! — удивился я и, еще ничего толком не понимая, принялся за письмо. — «Спасибо за телеграммку. Молодец, ну и здорово же ты придумал. Твоя телеграммка попала к ректору, от ректора к проректору, от проректора прямо на кафедру. Короче, в понедельник на кафедральном собрании, зачитав твою телеграмму, порешили меня оженить. И хотя внешне, для приличия, я сопротивлялся, но в душе понимал, твоя телеграмма кстати. Мне как-никак почти тридцатник, так что сам понимаешь. Наверное, вскоре судьба моя будет решена. Веришь ли, одна прелестная девушка сильно мною
— Что за ерунда? — И я вновь перечитал письмо. — Ему надо ругать меня, а он рад.
И я с грустью посмотрел на фото друга, стоявшее на моем столе.
Небось эту самую Люську, дочку заведующей, которая работала на телеграфе, и поперли-то за то, что не только подчиненные, но и сам командующий потом телеграммы понять не смог.
Был вечер. За окном синело. Из подполья пахло душистым сеном. За перегородкой с цыганами громко спорил сосед-лесник, они приехали покупать у него лошадь.
Я не мог успокоиться. Случай с телеграммой не выходил из головы.
Вдруг ко мне постучали.
— Кто? — спросил я, приоткрыв дверь.
Две старушки, одна дряхлей другой, стояли у порога.
— Доктор, помоги…
— Что случилось?..
— Отец помирает…
«Какой отец?» — удивился я, ибо по виду старушкам было за восемьдесят.
Но всякое бывает в жизни, и я спросил:
— Что с ним?
— Третий день не ест, не пьет…
Я быстро собрался. Старушки шли лихо, и я еле поспевал за ними. Наконец прошли пустынную улицу и вышли за село.
На небольшом бугорке появился маленький трехоконный домик с покосившейся крышей. Из трубы тоненькими ниточками бежал дымок. Открыв дверь, я попал в сени, затем, отодвинув на дверном проеме тоненькое одеяльце, вошел в чистую комнату. Слева в углу на красном плюшевом диване лежал седой и страшно изможденный старичок.
— Родной! — кинувшись к нему, прошептала одна из старушек. — Что же ты кашку не скушал? И компот…
Голова у старичка задрожала.
— Вот мы доктора привели, — поправляя под ним подушку, сказала вторая. — Доктор поможет.
Старичок был робок, беззащитен. Казалось, стоит дунуть, и он рассыплется. Я присел на поданный стул. Представился.
— Архимандрит Антоний! Точнее, бывший… — представился и он.
Я опешил. Вот те на! Передо мною настоящий архимандрит, хотя и бывший!..
Осмотрев и прослушав его, я понял, что у старичка ипохондрия. Успокоил его, прописал необходимые средства.
Старушки пригласили меня к чаю. И я решил немного посидеть. Долго я не решался переспросить старичка, а потом все же переспросил:
— Скажите, а вы правда архимандрит?
— Правда… а что?
И тут я не выдержал и начал:
— Вы знаете… У меня есть друг, и его тоже, как и вас, Архимандритом зовут, — и, весь подавшись к нему, я принялся рассказывать о случае с телеграммой.
Рассказываю. А сам гляжу, что упавший было духом старичок на руки привстал, потом ногами задвигал. Ну а потом и нос у него покраснел, да и глазки зачесались. И не успел я ему досказать свою историю, как он неожиданно стал хохотать.
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
