Снежная Королева
Шрифт:
Я переступила с ноги на ногу, ежась то ли от холода, то ли от давящей тишины. Увиденный сон и раннее пробуждение заставили меня нарушить негласный закон этого дома. Я осторожно выскользнула в коридор и пошла в сторону второй спальни. Потоптавшись в нерешительности под дверью, я осторожно толкнула ее, проходя внутрь. Я уже была тут один раз с разрешения папы, а сейчас мне нужно было снова посмотреть то видео, записанное много лет назад им. Вернее, его другом — Вадимом Аксёновым. Я все-таки хотела разобраться, что произошло много лет назад, что-то не давало покоя мне в этой записи. Какая-то нестыковка. Конечно, было бы лучше спросить обо всем отца, но я не была уверена, что он не начнет уходить от темы, а еще скрывать подробности произошедшего. В прошлый раз мы оба были на эмоциях,
Я зажгла лампу, что стояла на полке, а верхний свет решила не включать. Хотя прятаться мне не от кого, но почему-то не хотелось, чтобыменя увидели в окне. Порылась среди старых кассет, отыскивая ту самую, которую смотрела в прошлый раз. Немного пришлось повозиться, чтобы найти ее и не отвлечься на другие записи. А тут было, что посмотреть. Странно, что папа не оцифровал все эти записи, ведь сейчас это не проблема. Не хотел, чтобы хоть кто-то видел их?
Я наткнулась взглядом на еще одну кассету с надписью — «Дочке один годик». Подписана она была незнакомым мне почерком. Я решительно вытащила ее из бокса, в котором она хранилась, и вставила в проигрыватель и дождалась начала записи. На экране мелькнула заставка с моей фотографией, а потом замелькали кадры, где я лежала в кроватке или играла с погремушкой. Пухлощекая малышка мало напоминающая меня нынешнюю. Кадр сменился другим, и вот я сижу, сосредоточенно рассматривая плюшевого медведя с огромным розовым бантом. Маленькая я поковыряла пухлой ручкой по плюшевому боку, а потом нажала на пузико игрушки. Медведь тихонько заревел, а затем заиграла тихая мелодия, и зазвучали слова всем известного стишка:
' Мишка косолапый по лесу идет.
Шишки собирает, песенки поет…
Вдруг упала шишка прямо мишке в лоб.
Оступился мишка и об землю — хлоп!…'
Песенка резко оборвалась, а личико малышки немного насупилось, а потом она разразилась громким воплем. Камера слегка дрогнула, а затем послышался нежный голос, услышав который я замерла перед экраном, а малышка сразу успокоилась. Камера выхватила изможденное лицо беловолосой женщины с почти прозрачной кожей и голубыми глазами.
— Мама… — прошептала я, неосознанно потянувшись рукой к ее лицу.
Сквозь пелену слез я жадно рассматривала ту, которую никогда не видела вживую, но часто — в своем сне. Несмотря на измученный вид, она была очень красивой. Тонкие черты лица, так похожие на те, что я вижу в зеркале по утрам, слегка вздернутый носик, широкие, красиво очерченные дуги бровей, но не черные, как у меня, а золотистые. Значит, когда-то мама была золотистой блондинкой, а я больше похожа на папу. Она со счастливой улыбкой утешала дочь, а дальше камера выхватила того, кто подошел и обнял ее и малышку. Еще один участник съемки, которого сразу не заметила я. Вадим Аксёнов — мой настоящий папа. Оказалось, что он сидел в кресле, чуть дальше, чтобы не попадать в кадр. Но почему? Не хотел, чтобы хоть кто-нибудь узнал его? Или давал возможность матери и ребенку побыть эти незабываемые минуты вместе? Мама… папа… что же вы все-таки скрывали и скрываете до сих пор от меня?
Я остановила кадр, рассматривая эту семейную идиллию. Нет, теперь я уверена, что мама очень любила отца, что бы она ни говорила ему в том сне. Ведь она знала, знала, что не проживет и года после моего рождения, но она держалась до последнего, и мой первый год они… мы отмечали все вместе. Я снова начала рассматривать пару, стараясь найти хоть какую-нибудь зацепку, но безуспешно. Обычное семейное видео, единственным отличием которого было то, что из семьи осталась только я.
Я осторожно извлекла кассету, снова вставила ее в бокс, и аккуратно вернула ее на место. Странно, что папа мне никогда не показывал ее, хотя
— И это он еще спрашивает, в кого я влюблена, — обиженно пробубнила в темноту, сменяя кассеты, — а, вот, и не скажу тебе, папочка, помучаешься…
Я нажала на кнопку воспроизведения, и снова замерла.
Потому что это была не та кассета, что я смотрела в прошлый раз. Несколько минут я с ужасом смотрела, как несколько мужчин в черных спортивных костюмах и балаклавами на лицах, или как это правильно называется, методично избивали привязанного к непонятно откуда взявшемуся столбу мужчину. Лишь по темной шевелюре я смогла догадаться, что это мой настоящий отец. Затем перед камерой появился другой мужчина и сел на стул, напротив камеры, загораживая место избиения. Он также был в маске, но она не скрывала его глаз. Я мгновенно похолодела, узнав этот взгляд. Пусть я видела их всего один раз и в своем сне, но забыть эти прозрачно-голубые глаза я не смогу никогда. Это ему Арина рассказывала о предательстве Влада. Именно он отдал приказ убить Арину, и этот взгляд….
Я всегда удивлялась высказыванию — «мертвые глаза» или «мертвый взгляд». Почему-то мне всегда представлялся тускнеющий взор мертвецов, нет, мне не доводилось видеть это воочию, но…. Это все равно не то. У этого человека в глазах застыла смерть. Ее он нес всему живому. Бездонные, пустые, безжизненные. От его взора холод пробирал до костей, а сердце, казалось, начинало замедлять свой стук. И это… страшно. Он смотрел в камеру, но мне казалось, что он видит меня, а не того, кому отправлял эту запись. Затем раздался его голос. Равнодушный, безжалостный, он говорил, заставляя цепенеть от ужаса.
— Я отправил похожую запись не только тебе, Эйрене, но и твоему отцу, — мужчина говорил спокойно, тщательно выверяя паузы в разговоре, чтобы собеседник, наверняка, проникся. Это мне напомнило вдруг то, как папа иногда разговаривал с теми, кем недоволен. Он никогда не показывал свой гнев или недовольство, но человек, все равно, проникался и впечатлялся его тоном. Даже со мной, бывало, срабатывало похожее, но ненадолго. Раньше я думала, что это потому, что папа когда-то привлекался в качестве переводчика на переговорах. Это было давно, но мне в детстве он часто рассказывал о тех временах. А я его жалела в душе, мне казалось, что ему трудно было отказаться от такой престижной работы ради меня. Но он только улыбался, проводя рукой по моим белым волосам.
—… только, боюсь, вряд ли твой дружок, — тут он неприятно ухмыльнулся, — позволит ему увидеть эту кассету. Но это и не важно… появится эта запись в штабе генерала Реина или нет, не имеет значения. А, вот ты, Эйрене, если хочешь увидеть своего мужа живым, хоть и не здоровым, приедешь ко мне. Сама! одна! приедешь на Казанский вокзал и возьмешь билет до Екатеринбурга в шестой вагон и шестое купе. Там тебя будут ждать. А нет, — тут его тон стал скучающим, а во взгляде потухла последняя искра интереса, — так я пришлю его тебе по частям.
Мужчина спокойно поднялся со своего места, открывая снова картину измывательств над моим отцом. А затем запись оборвалась.
Я сидела, боясь пошевелиться, и не дышала, словно это мне прислали эту запись. А что же было в тот момент с моей мамой? Как она пережила этот ужас, что видела на экране? Кто этот чело… нет, монстр? Что ему нужно было от моего отца? А от мамы? Понятно, что он хотел использовать ее дар. И мама уже однажды угодила в подобную ловушку, когда «подруга» продала ее своим братьям. И еще один вопрос тревожил меня — знала ли мама об этой кассете? Да, скорее всего, раз она хранится у моего отца, также и вторую, как и опасался этот маньяк, он успел перехватить. Но все-таки как-то эти угрозы дошли до нее, и, несмотря на все попытки скрыться, маму нашли. И ребенок, которого она потеряла в тот момент…. Бедная, как же она пережила весь этот кошмар и согласилась родить меня, хотя понимала, что ей придется пройти весь этот ад снова. Или не хотела и тянула так долго? Или они с отцом скитались так долго, опасаясь оставаться на одном месте?