Снежная Королева

Соланж Тиана

— Йоханна, — прохрипел Дагрун, срываясь с места, что мальчик сжался на стуле от страха. Хлопнула дверь, впуская ледяной ветер, который взметнул сноп искр в печи.

'- Дагрун, пообещай… просто пообещай…

— Почему же не поклясться?…

— Пообещай, что в день своего шестнадцатилетия Торун придет ко мне. Прошу…'

Торуну исполнилось шестнадцать на прошлой неделе. Дагрун несколько раз напомнил сыну, чтобы он посетил дом бывшей ведьмы, что находился в глухой чаще леса. И сын ушел тогда, его не было несколько дней. То, что Йоханна не причинит зла их сыну, он знал, был уверен в ней. Если она переступила через свою гордость и попросила его, бывшего мужа — да что там, он и по-прежнему был им — Дагрун не мог отказать

ей в просьбе. Да, он до сих пор был ее мужем, хотя никто об этом не знал. Дядя и отец полагали, что первым, что сделал Дагрун — обратился к жрецу, чтобы аннулировать брак, и поэтому продолжали наседать на него с требованием снова жениться. Он не знал, почему поступил именно так, был ли причиной их с ведьмочкой общий ребенок, но последний шаг мужчина не сделал. И теперь его интересовал вопрос, был ли Торун у матери?

Дагрун оказался в глухой чаще леса, где находился домик ведьмы, примерно через пару часов. То, что у мальчика заняло весь день, он преодолел быстрее. Мужчина ворвался в низенькую избушку и замер на пороге.

Йоханна….

Она лежала на жестком настиле, служившим ей постелью, одетая в яркое зеленое платье, расшитое серебряной нитью. Это было то самое платье, которое он преподнес ей перед свадьбой. Именно в нем она стояла рядом с ним у алтаря в храме и лила слезы. Но она помнила это и хранила его. Ее волосы, уже не рыжие, а практически серебряные, волной раскинулись по плечам, укрывая плечи и грудь. Лицо ведьмочки, покрытое сеткой морщин у рта и глаз, не потеряло былой красоты, и было безмятежным. В свои тридцать пять она выглядела практически старухой, заплатив за свое проклятие красотой и молодостью. Но перед его глазами она по-прежнему была все той же юной, хрупкой девушкой с солнечной улыбкой. Какой он запомнил ее на празднике весеннего равноденствия.

Его Йоханна… Хани… мертва.

Дагрун сделал шаг и, шатаясь, приблизился к ней, опускаясь перед ее последним ложем на колени. Он прижался к холодной руке жены, целуя ее пальцы. Он всю жизнь любил только ее.

— Как же так, Хани? Почему ты сообщила мне так поздно? — прохрипел Дагрун, проводя дрожащими пальцами по ее полуприкрытым векам, окончательно закрывая их и пряча навсегда их зеленый цвет. Она искупила свой грех, после смерти вернув себе их истинный цвет, принадлежащий всем ведьмам ее рода. Дагрун чуть повернул голову, проследив взглядом туда, куда смотрели мертвые глаза его жены. На стене висел портрет их сына, который кто-то очень досконально нарисовал на тонкой ткани простым углем. И ему снова вспомнились грязные руки и одежда мальчишки, на которые он сначала не обратил внимания. А сейчас сам смотрел на портрет сына, сжимая в руках бумаги, которые так и не выпустил из них. Отложив все напоследок, мужчина решил отдать свой главный и последний долг той, которая была смыслом его жизни.

Костер вспыхнул ярко, жадно вылизывая сухой хворост и дрова, что Дагрун щедро положил вокруг смертного одра своей ведьмочки. Он насобирал его много в округе, должно было хватить. Он долго не мог оторвать взгляда от тела, что лежало на сооруженном им в спешке постаменте. Смотрел, как языки пламени лижут ткань платья, как сворачивается и обугливается кожа от жара. Он мысленно обращался к богам, прося, чтобы они приняли душу, заплутавшей однажды во Тьме, ведьмочки, простили ее и подарили шанс на покой. Он помнил, как Варна перед смертью призывала свою покровительницу богиню Сиф, но Йоханна добровольно отреклась от нее, перейдя во Тьму, а потом и вовсе осталась без защиты богов. Поэтому Дагрун просил их всех простить свою непутевую жену.

Костер медленно догорал, оставляя мужчину в ранних сумерках одного. Он смотрел на то, что осталось, на пепелище вокруг, а затем принялся закапывать останки. Боги не услышали его мольбы, а, может, просто остались равнодушны, но не ему, смертному, винить их.

В дом он вернулся глубокой

ночью, зажег несколько свечей, что озарили мягким светом пространство вокруг — маленькую комнатку, разделенную на две части большой печью. В углу сушились пучки трав, на полках в ряд стояли баночки с порошками и бутылочки с какими-то настоями. Мужчина сел на пустое ложе, зарываясь пальцами в соломенный тюфяк, а под валиком скрученной шкуры, служившей подушкой, он неожиданно нащупал лист бумаги, исписанный ровным витиеватым почерком Йоханны. Дагрун развернул послание, понимая, что оно предназначено ему. Последняя весточка его жены. Почему она сразу не передала его с мальчишкой — непонятно. Возможно, знала, что он придет сюда, к ней. Наверное, да.

' Дагрун!

Не знаю, смею ли я так обращаться к тебе, но… все же.

Прошу, не вини Торуна за то, что он не пришел ко мне. Он просто не понимает всего в силу своего возраста. Ему и так придется нелегко, и потребуется твоя помощь. То, что хотят возложить на него боги, может свести с ума, поэтому… я просто хотела, чтобы он познал счастливое детство, и тянула с этим разговором до последнего. Он станет тем, кто понесет нелегкое бремя на своих плечах, а потом еще и передаст своим потомкам. Но…

Всё можно изменить… Всё может изменить всего один момент, как изменила его когда-то я. Сейчас это сложно понять, но… к этому может прийти только тот, кто пройдя все испытания, сможет сохранить согласие в своей душе и надежду, что все изменится. Проклятие можно снять, оно обратимо. Смерть моей… смерть Варны искупила часть моей вины, смягчив его и даруя от богов надежду на его снятие.

Передай Торуну важное условие. Его можно передавать только на словах, не доверяя бумаге. «Только тот, кто не узнает и полюбит, а на смертном одре предложит то, что дороже всего на свете, вырвет из объятий смерти, станет свободен и долг будет уплачен».

Записи, что отдаст тебе Унни, содержат в себе все то, что произошло. И Торун станет первым Вестником воли богини Фригг[1]. Лишь она одна откликнулась мне, пообещав свою помощь и защиту. В обмен на то, что наш сын станет основателем нового, своего, рода. Я не знаю, поверишь ли ты мне, но это все правда. Отдай это сыну, и Агисхьяльм тоже. Он будет вести его и других Вестников к той, кому он передаст волю богини.

Прощай, Дагрун. Спасибо за то, что все это время был моим незримым защитником. И за то, что однажды сделал меня счастливой. Да, хранят тебя боги, Дагрун Хансен.

Твоя Хани.'

Дагрун смял листок в руке, посмотрев на свой сжатый кулак, в котором до сих пор сжимал тоненькое колечко его жены. Почему-то он так и не смог надеть его ей на палец, как знак того, что она навсегда останется его женой. Да, и Хани, наверное, была бы против, ведь она никогда не хотела быть его женой.

Свечи медленно догорали, погружая комнату во мрак, а мужчина все так же сидел, глядя пустым взглядом в ночь. Он любил ее всю жизнь, а она — нет. Лишь сын сделал ее счастливой, а он и это отобрал у нее, желая причинить боль. Разве, можно это назвать любовью? И все же… все же она считала его своим, как и он — ее.

Мужчина поднес скомканное письмо к догорающему огоньку свечи и подождал, пока бумага не вспыхнет в его руках. Свет озарил его усталое лицо, а потом сон начал таять вместе с догорающим письмом, оставляя в душе Глеба щемящую грусть о том, что два этих человека были одинокими вдвоем.

Глеб открыл глаза, смотря в темноту ночи. Значит, воля древней богини.

Усмехнулся.

Впору обратиться к врачу, но… все, что происходит в его жизни в последнее время слишком фантастично, чтобы обошлось без вмешательства высших сил и богов. И еще это условие. Мужчина нахмурился. Отец даже словом не обмолвился о нем. И, судя по всему, условие снятия проклятия было утеряно в их семье, но именно его необходимо выполнить, чтобы…