Сны и Реальность Саймона Рейли
Шрифт:
Помню такой случай. Я, маленький и глупый скучающий ребёнок, пробрался в кабинет отчима, когда тот куда-то уезжал. В кабинет мне заходить было запрещено, и поэтому он оставался недосягаемой, манящей территорией. Чего же там есть интересного? Детское воображение побуждало меня к действию... Я осторожно подошёл к двери. Ах да, меня отчим не пугал теми байками, что из-за дверей кабинета может выскочить леший и утащить в неведомые края на съедение столь же неведомым тварям. В тот момент меня вообще ничего не страшило, хотя должно было. Когда я открыл дверь в кабинет, разочарованию не было предела! Более скучного помещения за свои шесть лет жизни Саймон Рейли, то есть я, еще в своей жизни не видел. Стены —
Осторожно пробираясь по безжизненному сизому ковру, я подошел к чёрному столу из столетнего дуба, хотя мне тогда казалось, что дубы столько не живут. Я залез в кожаное кресло отчима и принялся изучать, что лежало на столе. Скучающая серая карандашница и её тусклое содержимое не привлекли моего внимания. Руки сами потянулись к чёрной папке, там должны были быть хоть какие-нибудь картинки. Я открыл папку, но внутри лежали листы: белые с печатными буковками, схемами и графиками, даже не цветными. Поняв, что зря сюда забрался, я увидел черный маркер. «Может, рожицу в этой папке нарисовать, чтоб отчим не скучал?» — подумал тогда я и принялся за дело. Рожиц на этих листах нарисовал много. И все они, как одна, улыбались. Наверное, ждали похвалы.
Но похвалы я тогда не дождался. Отчим застал меня на месте преступления, и лицо его побагровело от ярости, став единственным цветным пятном в этом кабинете. Рыкнув что-то нецензурное, он кинулся на меня. Спрыгнув с кресла, я выбежал в коридор, очень испугавшись такой реакции. «Разорвет на части, если поймает!» — пронеслось в голове. Отчим гонялся за мной по всему дому, словно взбесившийся бультерьер. Я выдохся, устал, но за жизнь бороться не прекращал. В кухне меня ожидал подвох в виде дверного порога, я споткнулся и упал, разбив нос о кафельный пол. Веригус, торжествуя, навис надо мной, оскалившись, как удав над кроликом, загнанным в угол террариума. Я закричал, так как ничего другого не оставалось. Он отвесил мне тяжелый подзатыльник, схватил за шиворот, встряхнул и потащил к огромному антикварному шкафу, стоящему в одной из многочисленных гостиных. Перед шкафом он еще раз меня встряхнул так, что я почувствовал тошноту, а голова сильно потяжелела. Я вырывался и ревел, казалось, будто такое «доминирование» над маленьким ребенком доставляло ему удовлетворение. Веригус прошипел мне в ухо: «Радуйся, что я не швырнул тебя в камин!» Отвесил пощёчину, которая оставила красный след на щеке, и бросил меня в темноту шкафа. Там я ударился лбом о заднюю стенку и был заперт, наедине с головной болью, жжением щеки и тошнотой.
Поколотившись в дверки, так и не получив свободы, я опустился на дно шкафа, тяжело дыша, и разревелся пуще прежнего. «Несправедливо бить и запихивать в шкаф, я же не делал ничего плохого. Подумаешь, нарисовал какую-то рожицу!» Затем я услышал ругань. Отчим орал на маму. А через миг — громкий удар и мамин крик. Веригус её ударил! В ужасе я закричал так громко, насколько мог. Секунду спустя страх парализовал всё мое детское естество, и звук моего голоса куда-то пропал. Я кричал, но сам себя не слышал. От этого мне стало совсем плохо, захотелось испариться, исчезнуть, перенестись вместе с мамой в другое место, туда, где мы были счастливы давно-давно...
Для меня это был настоящий кошмар...
После того случая моя мать с Веригусом развелась, хоть он и сопротивлялся, а я перестал разговаривать, по ночам видел кошмары с участием Веригуса, который пытался меня придушить, а я кричал, кричал со всей силы, но меня не слышали.
Мы уехали обратно в Лесвинт. Там мама водила меня ко всяким детским психологам и неврологам, чтобы вернуть сыну дар речи, но
Эти события остались далеко позади, а мне уже исполнилось десять...
Мама сидела на кухне и красила ногти алым лаком. Настроение у неё было паршивое, а причиной всему — Веригус. Она не виделась с ним больше двух лет, но позавчера этот объект нарисовался в нетрезвом виде к нам в дом и умолял маму снова вернуться к нему, за что был послан не в самой корректной форме полем через лес. Покидая дом, Веригус предупредил, что Фолия ещё пожалеет.
Тяжело вздыхая и потряхивая кистями рук, чтобы лак сох быстрее, мама встала и вышла с кухни. Пройдя по тесному коридору, она дошла до моей двери и, стараясь не испортить маникюр, аккуратно постучалась.
— Да, мам?
— Саймон, сынок, хватит спать... — начала она.
— Так я встал уже.
Я быстро подошел к двери, чтобы продемонстрировать проснувшегося себя.
— Вот и молодец! — кивнула мама, потрепав меня по светло-русым волосам.
Глядя на нее, я понял, что Фолия чем-то расстроена, причем очень сильно.
— Что-то случилось?
— Нет, ничего особенного. Пустяки, по работе, — ответила она наигранно-твердым голосом.
— Ничего серьезного? Не уволили хоть...
— Пусть только попробуют! — хмыкнула мама. — Просто, надо кое-что доделать, чтобы впредь к этому не возвращаться.
— Ну хорошо.
Я понял, что ей не хотелось говорить про Веригуса и его многочисленные угрозы.
— Ты иди лучше что-нибудь съешь, — посоветовала мне она, — на плите овсянка сварена, как ты любишь.
— Хорошо, — улыбнулся я и отправился на кухню, где меня встретил запах маникюрного салона.
Мама прошла следом за мной, потянулась к шкафчику для посуды, чтобы взять себе чашку, и, смотря на меня с какой-то особой нежностью, налила себе воды.
— Что? — я вопросительно поднял бровь, становилось неловко от её такого взгляда.
— Если бы ты знал, как похож на своего отца! — снова улыбнулась она, как будто это были последние мгновения, когда она меня видит.
— И в чем это проявляется? — я фыркнул. Судя по его изображениям на оставшихся у мамы фотографиях, отец был высоким кареглазым брюнетом. Высоким, может, я и буду, когда подрасту, а вот кареглазым — точно нет. У меня глаза синего цвета, точно не такие, как у Прохора Рейли. Брюнетом — если только свои светлые волосы покрашу в черный. Но зачем? Да и кожа у меня гораздо бледнее, чем у отца, как будто я редко бываю на солнце. Бабки, которые просиживали свои последние деньки возле подъезда на лавочке, и вовсе считали, что я чем-то болен и плохо питаюсь. Они ведь «спецы» в вопросах питания, когда утренних передач о здоровье насмотрятся.
— Прохор был хорошим человеком, — ответила мама, — умел понимать людей, всегда помогал им. Ты у меня такой же...
— Ты так говоришь, словно не на работу, а в суд в качестве обвиняемой собираешься. — Я положил себе овсянки и сел за стол.
— Просто я немного волнуюсь... — призналась она, уже в коридоре, надевая свои белые сапожки на шпильках.
— Ты справишься! — воскликнул я. — Ты же всегда справляешься, значит, и в этот раз тоже.
— Ну да, — кивнула мама.
Затем она взяла сумочку, нашла ключ, вздохнула и вышла из квартиры. Жаль, что я еще не знал, что готовит этот день. Мама собиралась вовсе не на работу, а на встречу с Веригусом, чтобы расставить все точки над «i» и навсегда вычеркнуть его из своей жизни.