Сны Персефоны
Шрифт:
— Не нравится мне всё это. С чего бы вдруг смертным понадобился Танатос.
Геката положила Смерть перед собой и окинула взглядом весь расклад.
— Кажется, я знаю, о чём речь. Вернее, о ком.
Все превратились в слух.
— Эта смертная девица осмелилась превзойти красотой саму Афродиту. Люди перестали приносить жертвы Киприде, забросили её храмы. Вот Прекраснейшая
Персефона вспомнила, что действительно слышала нечто подобное. Но с некоторых пор, поднимаясь на поверхность, она полностью посвящала себя делам насущным в Серединном мире, и редко заглядывала на Олимп. Сплетни же, особенно связанные с Афродитой, её и вовсе не интересовали.
Аид встал и прошёлся по зале туда-сюда. Пурпурный плащ волочился за ним, как разводы крови.
— Если в этом замешана Афродита, то всё может быть ещё хуже, чем мы думаем.
Персефона вздрогнула и напряглась — вспомнила как над ней самой и её мужем подшутила богиня Любви.
— Бедный Танатос, — побледневшими губами прошептала она.
Аид тут же оказался рядом — обнял, прижал к себе, защищая.
— Что ты чувствуешь, моя Весна? — проговорил он, заглядывая в её изумрудные глаза. Там плескалась тревога.
— Афродита играет людьми, как пешками. Вечно неудовлетворённая богиня Любви! Теперь решила наказать девчонку, а рикошетит — в Танатоса.
Аид прикрыл глаза.
— Не волнуйся, Весна, у него железное сердце — золотой стреле Эрота такое не пробить.
Влез Гипнос:
— Напрасно переживаешь, царица. Даже если в него угодит любовной стрелой — брат выдернет её, как занозу, не заметит даже. Ждите, скоро явится с тенью этой девицы. Вот и оценим: так ли она хороша, или аэды снова всё приукрасили.
— Аэды не смогут описать её красоту, — раздался за их спинами холодный голос, словно зазвенел клинок, — язык смертных слишком убог.
Все оглянулись: Танатос сидел на прежнем месте, где недавно точил меч, только взгляд — невидящий, нечитаемый — был устремлён куда-то вдаль, должно быть — за пределы подземного дворца, туда, где осталась та, для прелести которой в людском языке нет слов.
— Ну и где же твоя женушка? — съехидничал Гипнос, подлетая и зависая над братом.
Танатос не поднял головы, не посмотрел на него, продолжая буравить стену. Меч, против обыкновения, лежал у него на коленях, и он впивался в своё оружие когтистыми пальцами, не обращая внимания на капающий ихор.
— С
— Эрот? Присмотрит? — Гипнос был почти в ярости на глупого брата. — Ты доверяешь этому пернатому, который палит по ком ни попадя золотыми стрелами? Да она же влюбится в него, ты и моргнуть не успеешь. Если уже не влюбилась.
— Пусть, — спокойно сказал Танатос. — Лучше в него, чем в меня.
Персефона съёжилась — в её ушах снова выло тёмное отчаяние, стонала безысходность, скулила невозможность что-либо изменить.
А сердце царицы сжимало острое сочувствие — Танатос, не ведавший, что такое любовь, равнодушный к красоте, сейчас выглядел обычным смертным растерянным мужчиной — бедняком, который осмелился влюбиться в дочь царя, и не знает, что теперь делать.
Она тоже не знала, как ему помочь. Хотелось просто подойти и обнять, как Загрея, когда у того, что-либо не получалось. Только Танатос не потерпит и малейшего проявления сострадания. За такое он может и убить.
Оставалось только смотреть, как бог Смерти всё сильнее запутывается в золотых сетях любви, сгорает в пламени тёмной страсти, у которой нет и шанса.
Персефоне даже страшно представить: каково это — желать и понимать, что одно твоё прикосновение принесёт гибель тому, кто дорог. Ведь смертная не выдержит касания бога Смерти.
С уст Танатоса не слетало и малейшей жалобы, ни крохотного сетования, только глаза — на самом их дне — непрерывно кровоточили. Кто сказал, что железное сердце нельзя растопить? Железо тоже плавится.
Танатос плавился и мазал, пропускал удары Судьбы. Сизиф пригласил его за стол — и Танатос разделил с ним трапезу, а в результате — оказался закованным в цепи на несколько лет. Геракл сразился с ним, чтобы вернуть прекрасную Алкесту. И Танатос, в конце концов, сдался — молодая женщина умерла за своего любимого мужа. И как Танатос не хотел показать, что ему всё равно — такая любовь тронула даже его. Он явился к Аиду и потребовал её тень, тот безропотно отдал, едва взглянув в глаза своему верному соратнику.
А в это время — Психея боролась за право быть с любимым Эротом на Олимпе. Правда, Персефона искренне не понимала, что нашла эта чудесная девушка — она успела с нею познакомиться — в юном зазнайке и маменькином сыночке. Одного взгляда на капризного избалованного Эрота было достаточно, чтобы понять — он ни капельки не любит Психею. Но Психея была готова на что угодно, даже унижаться перед Афродитой, лишь бы быть с Эротом. А ревнивая богиня Любви всё никак не могла успокоиться — придумывала для невестки задания одно страшнее другого.