Снятие последней печати
Шрифт:
Первый мой визит был к Шумиловой. Я позвонил, ответил юный женский голосок. Этот голосок мне поведал, что мама будет к вечеру.
Шумиловой было где-то за сорок. Усталое нездоровое лицо. Узнав, что я представляю газету «Коммерсантъ», она усадила меня за стол, поставила вазочку с печеньем. Мне было непривычно лгать, тем более женщине с таким усталым лицом. Шумилова вполне поверила, что я журналист, но рассказывала о том, что произошло с её «Пряниками» неохотно.
– Молодой человек, чего вы или ваша редакция вздумали ворошить эту старую историю? Аверьянов зверюга, мразь, его люди имеют связи повсюду – в мэрии, в прокуратуре, в суде. Я ведь ни одна попала под расправу. Он и его банда погубили немало людей, некоторых в прямом смысле. На Тишинском рынке убили двух азербайджанцев, захватили их мясную лавку, да и в Химках сбросили под поезд человека, который стал настойчиво писать о делах Аверьянова и его
– Кто знает – может и помогу. Кстати, я однажды попробовал ваши печености, шумидовские пряники – до сих вспоминаю. Думаю, уверен даже – вы вернете себе ваш бизнес.
Она невесело усмехнулась. После этого разговора во мне с новой силой закопошились мрачные инстинкты. Я связался по телефону с офисом Аверьянова, назвался корреспондентом «Коммерсанта» и этот именитый шмокодявник дал согласие встретиться со мной через день в одиннадцать часов утра.
Сплю я обычно без снов, иногда, правда, какие-то картинки проносятся, но утром все начисто забывается. Но в ночь накануне встречи с Аверьяновым выпал обильный киносеанс всяких образов и вроде совсем безсвязных. Почему-то опять явился мой дед в каком-то странном мундире – полувоенном, полуполицейском и чем-то смахивал тот мундир на одежёнку бомжа. Дмитрий Дмитриевич вертел пальцем перед носом, недобро смотрел на меня и что-то говорил-то ли увещевал, то ли грозил. То и дело возникали картинки полутемных улочек – кажется, это были Некрасовская и Чапаевская, промелькнуло перепуганное лицо Ольги и злющая физиономия Анастасии Волиной в черных лохмах – волосы эти были явно не её. Потом появилась Люся – голая, с похабной блядской полуулыбочкой. Самое непонятное в этой неразберихе появление рубщиков в мясных рядах Троицкого рынка. Откуда взялись-то? Кое – кого из этих мужичков, я, конечно, видел. Но я никогда с ними и словом не обмолвился, да и мяса там покупал считанное количество раз. Рассказывали, что эти рубщики затащили в свои ряды какую-то девицу и изнасиловали. Вроде их притянули за это дело, но вскоре они опять как ни в чем торговали. Сон был тяжелый, картины же паскудные до отвращения.
Я проснулся каким-то больным, с тяжелой головой и при этом изрядно злой. Не сразу вспомнил, что у меня встреча с господином Геннадием Григорьевичем Аверьяновым, главным управляющим текстильным комбинатом.
Командный офис этого упыря находился на Валовой, совсем недалеко от столичного центра. Я шёл от своей гостиницы пешком, ни метро, ни такси не брал – хотел развеяться и прогнать впечатления от тяжелого сна. Но вместо этого к моменту приближения в этому зданию, где размещалось, как оказалось, несколько административных управлений других ведомств, я не только не развеялся, но нагулял в себе совершенно звероподобные настроения. Я вспомнил усталые глаза Шумилиной и все то мурло обоего пола, с которым мне пришлось повстречаться. Опять в голову вспрыгнули те рыночные рубщики. И лица у них были вполне благопристойные, и улыбались они приятно. Люська, шлюха поганая, тоже улыбалась не хуже именитой кинозвезды – что с того.
У входа в это здание по обеим сторонам улицы рядами застыли машины. Как только я подошел к подъезду, угловое зрение мне услужливо подбросило картинку: почти одновременно из нескольких авто вышли хорошо одетые ребятишки. Некоторые при галстуках. Значит, эта служба не спускает с меня глаз, не исключено, что и мой спецмобильник у них в базе и они уже в курсе моей встречи. Что ж, это неплохо, неизвестно, что за боров этот Аверьянов. Его офис был на четвертом этаже. Я не поехал на лифте, шел по лестнице, искоса поглядывая, следует ли кто-нибудь за мной. Никого, но наверняка они где-то рядом – вышколены наславу.
Молоденькая девица – секретарь спросила мою фамилию.
– Аголтелов я, Владимир Владимирович. Моя встреча назначена на одиннадцать, сейчас без одной минуты.
– Геннадий Григорьевич занят, – резко заявила девица. – Когда освободится, он примет вас.
Эта замазюканная разными красителями и изрядно потрепанная особа, больше не глядя на меня, взялась за свою мобилу. Я подождал минуту и без дальнейших раздумий открыл дверь кабинета господина управляющего. Секретарша мгновенно сорвалась с места, издала какой-то вопль вроде того «Вы куда!», но слов я не разобрал – эту юную кикиморку видимо остановили. Нетрудно было сообразить, кто это сделал. Мне тогда пришел на ум вопрос: вел бы я себя столь бесцеремонно и даже нагло, если б не был уверен в поддержке. То, что я нанес бы визит Аверьянову, это скорее всего я бы сделал. Но вот в его канцелярии вряд ли вел себя таким образом.
Я вошел в кабинет. Там находилось трое. За начальническим
Бутылка фирменного коньяка, три стакана, донельзя удивленные физиономии. Сидящий на начальническом месте резко дважды нажал кнопку на столе, затем зычно выкрикнул:
– Зинуля, какого хрена ты впустила этого носатого мудаёба!
Спустя некоторое время, вспоминая эту сцену, я удивлялся, откуда у меня взялось столько нахальства, невероятного авантюризма, приправленного явным бандитизмом. Каким бы ни был этот Аверьянов, не мне с ним разбираться и играть роль некоего праведника. К тому же я не хотел быть никаким праведником. Он гниль, об этом имелось много свидетельств. Судить его было невозможно – он на корню скупил всю правовую систему. Он убийца и это было подтверждено не только рассказом Шумиловой. Убийца, подлец, стяжатель и отъявленный бандюган, как и верховный пахан России. До того добраться было невозможно – этого же надо было удавить без лишних церемоний.
– Геннадий Григорьевич Аверьянов, это вы, не так ли? Носатый мудаёб, как вы изволили выразиться, пришел узнать, какое количество наших соотечественников вы подраздели, засудили и угробили. Газета, интересы которой я представляю, очень интересуется вашей биографией. Если вы чистосердечно, без матерщины, изложите свой послужной список, вам может выйти снисхождение.
Я готов был продолжать свою сермяжно-никчемную болтовню, но приостановился – вся эта тройка мужиков повела себя явно несоответственно с происходящим. Вроде бы всё их внимание должно было обратиться на говорившего, то есть на меня, они же постреливали глазами-то на входную дверь, то друг на друга, и заметно меньше на мою персону. Причем в их глазах наметился некий разброд, а вернее просто испуг. Я сообразил и довольно скоро: следом за мной в кабинет вошли ещё какие-то люди, наверняка те самые, которые прикомандированы к особе серого кардинала. Сделав над собой небольшое усилие, я решил не оглядываться. Аверьянов быстрым движением выдвинул ящик стола. Вперив в меня свои чуть хмельные глаза, громко вякнул:
– Ты кто, паскуда?
Один из тех, кто находился сзади, – а там, скорее всего, было несколько человек – в каком-то двойном прыжке махнул через стол, ухватил Аверьянова за правую руку, вывернул её: на пол с грохотом упал пистолет.
– Ну кто ж так ведет себя, господин Аверьянов, – заявил я, по-прежнему не оглядываясь и не имея представления, что происходит за моей спиной, – Сначала вы отматюгали меня, ни с того, ни с сего оскорбили, теперь решили вообще пристрелить.
Вас интересует, кто я? Скажу: я Кощей Бессмертный великого русского народа, действительно паскуда и похоже вечная. Вас, Геннадий Григорьевич, вызывает на погост Владыка. Вызывает он туда не только вас, но те заняты важными государственными делами и явятся позже.
Я обернулся. Их было пятеро – застыли истуканами, двое в галстуках. Все за исключением одного смотрели мимо меня. Черт знает куда смотрели. Тот, кто смотрел на меня, ждал. Я спокойно сказал:
– Аверьянова вне очереди, других можно позже. Первого на любую московскую помойку.
Я вышел из здания вполне спокойно. Было прекрасное солнечное утро и душу решительно ничего не тревожило.
Вспоминал ли я, что случилось в Москве, думал ли о том, что впрямую отдал приказ об убийстве трех человек? Откровенно говоря нет. Спрашивал себя, смог бы лично пристрелить Аверьянова, расправиться с Люськой или Волиной? Думаю смог бы. Есть люди, которые приходят в этот мир, чтобы гадить и их много. Если каждый из нас готов лишь возмущаться, негодовать, что в мире столько зла и столько гадючих гнезд, сам же по разным причинам не желает или не может их придушить, он немногим лучше всех этих смердючих созданий. Все, что мы имеем зловонного и подлючего во многом связано с нами самими. Я это понял задолго до своего тридцатилетия. Себя я никогда не считал стоящей личностью, не считал от того, что, как и мой дед, готов был ко всякого рода препакостным делишкам. Многое я, славу богу, не делал, но сделать какую-нибудь пакость мне иногда хотелось. Очень отрадно валить свое пристрастие к низкопробию на дурную наследственность или на кого-то ещё. Я иногда подумывал, может справедливо, что Еремей тогда грохнулся на своем мотоцикле и сделал меня пожизненно хромым. Мне эта хромата вполне по натуре, потому как постоянно подсуживает кому-то насолить. И вовсе не потому, что тот, кому ты хочешь подложить под зад дохлую мышь, плохой человек. В этом конгломерате наверняка было полно таких Аверьяновых и совсем неплохо было бы хотя бы часть из них выловить и отправить уже по проторенной дорожке. С другой стороны, на кой ляд это делать?