Собачьи дни
Шрифт:
Я всей душой надеялась, что в отличие от остальных завсегдатаев огромного собачьего туалета не стану похожей на своего питомца. В расхожем утверждении есть существенная доля истины: собаки действительно похожи на хозяев, а хозяева — на своих любимцев. Мужчина в мягкой коричневой фетровой шляпе и при торчащих щетинистых усах был точной человеческой копией своего джек-рассел-терьера. Я слышала, как он бушевал по поводу паркинга, необдуманно устроенного по периметру сквера: «Значит, нам придется обходить машины, чтобы попасть сюда?» — и очень хотела напомнить, что обходить свежие кучки его пса намного неприятнее. А широкоплечая дама в пальто и шапке из искусственного меха казалась сестрой-близнецом своей хаски, причем из них двоих собака выглядела с розовым свисающим языком более привлекательно. Когда языку давала волю, хозяйка получалась куда хуже. Даму звали Хилари — я слышала, как ее окликнула крошечная блондинка (такие не вылезают из джинсов и анорака, а под глазами у них темные круги от тягот альтернативной жизни), когда ее блондинистое чучело сунуло нос в пушистый
Я находила это страшно занимательным и нередко так увлекалась, что забывала о времени. Приходилось со всех ног бежать домой, так что Брайан, тащившийся сзади, порой буквально ехал за мной на поводке (боюсь, представители Королевского общества защиты животных от жестокого обращения могли счесть, что им пора вмешаться). Я протаскивала пса в дверь и пулей летела в офис, чтобы успеть к мистеру Харрису. Отсутствие пунктуальности, по мнению бухгалтера, было болезнью, заразой, распространяемой инфицированным на весь коллектив. Я имела глупость воодушевленно согласиться с этим заявлением, превращавшим точность в требующий напряжения всех сил организма процесс, поэтому прибегала раскрасневшаяся и запыхавшаяся, стараясь выдать приближение приступа кашля за нетерпение приступить к работе. Нелегко это было…
Владельцы собак не признают социальных границ. Зловещего вида молодой человек в темных очках (это в ноябре-то), черной кожаной куртке и с «ежиком» на голове, выгуливающий эльзасскую овчарку, утрачивал всякую крутизну, встречаясь с фетровой шляпой, Хилари и блондинкой. Шатаясь по парку, словно выходец из ада, он неожиданно приветливо раскланивался со знакомыми, пока его важно расхаживающий питомец (по кличке Тарквиний, хотя — не побоюсь упреков в снобизме — сомневаюсь, что пес кожаной куртки состоял в родстве с этим греческим родом. Наверняка парень просто послушал рэп Секстуса о Лукреции, и сюжет его пронял. Лично я не считаю эльзасца или его владельца способными на подобное злодеяние[30]: «кожаная куртка» слишком заботился о своем имидже, чтобы портить его агрессивным поведением) делал реверансы на кишащей червями почве. Разговор кожаного состоял из очень коротких слов и содержал главным образом информацию о собачьих консервах и местах, где можно купить дешевый и наиболее полезный корм. Целью бесед явно было расхваливание конкретных брендов, и я взяла на заметку не поддаваться скрытой рекламе, бродя между полок «Сейнсбери». Нередко я обнаруживала, что рука сама тянется к банкам «Таргета», но в последнюю секунду спохватывалась и шла к дешевому разнообразию товаров для дома. Сложно ходить по магазинам, не будучи страстным собачником. Я никак не могла принудить себя наваливать в тележку горы консервов, как другие несломленные духом собачьи хозяева: мысль об измельченных животных, служащих пищей другим представителям животного царства, вызывала тошноту. Кажется, кто-то однажды предложил отловить всех бродячих собак и пустить на собачьи консервы для их домашних собратьев, чтобы киты и кенгуру вздохнули спокойнее. Выдающееся здравомыслие, жаль, чересчур передовая идея для нашего цивилизованного общества. Уверена, что все можно было бы сделать вполне безболезненно… Но я отклоняюсь от темы.
Я искренне сочувствовала людям, игравшим поблизости в теннис. Под привычным глазу слоем акклиматизировавшегося дерьма лежала территория спортплощадок, собственности местных властей, переполненных летом и посещаемых зимой продвинутыми спортсменами и женщинами, решившими подтянуть мышцы перед возвращением на домашний насест. На корте регулярно резвилась парочка теннисисток, не очень умелых, но безмерно наслаждавшихся процессом. Я часто наблюдала, как они в теннисных туфлях осторожно пробираются между испражнений, хмурятся с понятным раздражением, когда той или другой случалось измазаться, с облегчением вздыхают, выйдя на корт, и начинают партию, хохоча и изо всех сил стараясь играть хорошо. Я им завидовала. Лучше бы я играла на корте, чем гуляла с собакой за его пределами, но мы с Брайаном, словно парии, стояли в стороне от этого здорового и не загрязняющего окружающую среду занятия.
По утрам меня оглушал гам собак и их владельцев: и те и другие перелаивались на свой манер. Иногда рыжеволосая дама с корта выглядывала сквозь сетку, грозя кулаком вони, заполнявшей воздух, а однажды даже ввязалась в ожесточенную перепалку с Хилари, когда Брюс немилосердно уделала дерьмом огороженный кружок вокруг дерева. Не знаю точно, кто победил, но ссора, безусловно, добавила драйва рыжеволосой теннисистке: несколько геймов она играла так, словно мяч был головой Хилари, оставив партнершу с раскрытым от удивления ртом.
В целом то было хорошее время — очень мирное, несмотря на специфические разговоры, которые Лидия и другие подруги считали себя обязанными заводить. Как я всегда мечтала, спокойствие и безмятежность принесли подлинное счастье. Дни сменяли друг друга, приближалось Рождество, между праздниками планировалась вечеринка у Гертруды, и когда Рейчел выбегала из школьных ворот с глазами, сиявшими беззаботным детским счастьем, я испытывала огромную радость и абсолютную полноту жизни. Хотелось сказать подругам: «Да посмотрите же, как мы вдвоем (ладно, с Брайаном втроем, хотя биоэманацию у пса нужно искать специальным прибором) счастливы и довольны! И так будет всегда!» Единение. Мне это нравилось. Единение и согласие. Жизнь упорядочилась и отныне обещала развиваться по безупречной
Глава 12
Отказавшись от секса шесть лет назад, Гертруда утверждала, что у нее камень с души свалился, так что я не волновалась, что ей вдруг придет в голову изображать из себя сватью или сводню. Муж Гертруды, викарий, отличался особой любовью к маленьким мальчикам. Церковь в своей мудрости повернулась к молве глухим ухом, сочтя возможным принести совращенные юные анусы на алтарь славной англиканской религии. Это продолжалось несколько лет, пока Гертруда наконец не высказала мужу все начистоту. Когда викарию предложили пост в безвестной миссии в глуши Малайи, Гертруда отказалась ехать, оставшись с сыновьями в Англии. Божественное правосудие не промедлило, как сказал бы Мильтон: в первые же сутки в Куала-Лумпуре викария приняли за какого-то политика и застрелили в упор те, кого сначала назвали террористами, а затем — уважаемым правительством. Бедняга умер на месте.
— Что означает — не мучился, — пояснила Гертруда. — В отличие от моей жизни с ним…
То был первый и единственный раз, когда я слышала горечь в тоне Гертруды. Неудивительно, что после пережитого подруга потеряла интерес к физической любви.
Она жила, вернее сказать, держала двор в великолепной огромной, с запутанной планировкой, богемной усадьбе в Клэпхеме, о которой риэлтеры непременно сказали бы «сохранившая все черты своего времени», обойдя молчанием подробности вроде «необходимы модернизация и косметический ремонт». Здесь она готовила, смеялась, читала и с удовольствием принимала многочисленных детей, внуков и подруг. Всю свою энергию Гертруда вкладывала в кулинарию. Она создавала шедевры и сама же их поедала. «Мне за шестьдесят, а размер юбки практически тот же самый», — хвасталась она, привычно заправив пряди желтовато-серых волос в постоянно распускающийся пучок. Гертруда ходила по дому в просторных одеяниях собственного изобретения, смахивавших на плащ-палатку, и причудливых старинных шляпах, которые коллекционировала. Однажды она предложила Гордону выпить пунша за знакомство: отпив из бокала, он несколько минут хватал воздух ртом, за что так и не простил хозяйку. Со временем Гертруда стала скорее моей подругой, чем другом семьи, и когда я сообщила, что развожусь, ответила: «Вот и молодец». Она зарабатывала на жизнь написанием поваренных книг, пестревших выражениями вроде «на этом этапе положите еще масла, если хочется» или «добавьте капельку бренди, а затем плесните не скупясь», что делало сборники очень популярными. Максимой Гертруды-повара было Хорошее Качество. «Лучше меньше, да лучше, чем много и кое-как» — так можно резюмировать ее жизненное кредо.
Ее вечеринки не отличались официозом и пышностью, несмотря на размеры дома. Главным деликатесом собраний была еда, стало быть, гостям требовался комфорт. Здесь не привыкли есть стоя, получая тычки локтями и с трудом удерживая на весу тарелку и бокал. В доме было полно мягких стульев, диванов и подушек на полу, тихой камерной музыки (кушайте и общайтесь, но танцевать отправляйтесь в ночной клуб) и прекрасного вина. Гертруда никогда не покупала спиртное — его присылали поставщики, и если старинный рецепт требовал «Шато-Марго», его и пили. После вечеринки у Гертруды гости даже не пытались сесть за руль. По справедливости федерация таксистов задолжала Гертруде медаль за неоценимую помощь в их нелегком деле.
Я с нетерпением ждала, когда пойду к подруге и смогу отдохнуть, не ощущая ни малейшего давления. В одном Лидия была права: где бы я ни оказалась, если в компании был кто-то, кроме близких друзей, расслабиться не удалось. Я стояла на страже самой себя, частью оттого, что разведенную женщину, по старомодным представлениям (от которых я никак не могу отделаться), полагается de rigueur[31] выкрасить в алый цвет, а частью потому, что, несмотря на браваду и радужные надежды, существует огромная разница между желанием развестись и быть разведенной: при посещении любой вечеринки чувствуешь себя так, словно потеряла ногу или руку (правда, больную), и становишься ужасно уязвимой. На выбор наряда у меня уходило несколько часов, как, например, при сборах на вечеринку Верити Смит: пополни я гардероб (признаюсь, весьма скудный) новыми платьями, открывающими колени, все сочли бы себя свидетелями чуда псевдопревращения овцы обратно в ягненка; облачись я в удручающе благопристойные и скромные одеяния, все принялись бы меня жалеть. Однажды я попробовала — так и случилось. Сюзен Шоу даже сказала мужу: «Дэвид, иди и займи Патрисию разговором. У бедняжки такой жалкий вид…» — и это при том, что женщины обычно оберегают спутников жизни от роковых разведенок вроде меня. Невозможность отыскать беспроигрышный вариант (не хотелось становиться второй Мэй Уэст, но и Ширли Темпл[32] подражать желания не было) невольно настраивала на целомудренный лад. В результате для вечеринки Гертруды я выбрала незаменимый и потенциально безопасный резерв — маленькое черное платье, открывающее колени на добрый дюйм, с диковинной сверкающей брошью, которая подошла бы рыцарю ордена Подвязки. В платье я чувствовала себя комфортно и в меру празднично, кроме того — не стану кривить душой, — наряд скрадывал несколько фунтов, набранных после расставания с Гордоном. Я относила последнее на счет морального удовлетворения, но злоязычные подруги утверждали, что это результат сидячей работы и отсутствия развлечений. Я не спорила. Пусть воображают, что мне несладко. Надоело с пеной у рта доказывать обратное.