Собака Кантерсельфа

Динаев Дино

– Ложись в постель, – прошептал он.

– Зачем?

– Ложись и ори!

Так как на окнах не было штор, то он прикрыл их картоном. Марина продолжала упрямо торчать среди комнаты, он нашарил ее руку в темноте и усадил на рваный матрас.

– Ты можешь изобразить секс? – спросил он. – Мне надо кое-что достать.

Он объяснил ей, что надо делать, и она более-менее поняв его затею, стала раскачивать кровать и негромко постанывать.

– Громче можешь?

– Это будет ненатурально. Я никогда не ору.

– Моим архаровцам все сойдет.

Под

все усиливающиеся женские крики Никитос зашел и заперся в туалете, только после этого включил свет. Перекрыв воду, он отсоединил унитаз и перевернул. На пол хлынули остатки воды. Сунув руку в агрегат, достал массивный целлофановый пакет, перетянутый проволокой. Размотав его, он достал тяжелый хлопчатобумажный пояс, в котором хранились все его сбережения: доллары, снятые с убитых сумитских ублюдков, золотые кольца и часы, обменянные и выигранные, африканские золотые же монеты с профилем какого-то негра.

– Вот оно значит как. Демобилизация,- вздохнул Никитос.

Не страдающий предрассудками, полковник надел пояс и тщательно спрятал под одежду. Когда он вернулся в комнату, за окнами открыто комментировали происходящее.

– Что-то долго не кончают, – делился сомнениями сержант.

Полковник исправил ошибку, прикрыл рот Марине и заржал по – жеребьиному.

– Вот это вдул! – уважительно отозвался сержант.

– Передохни пока, – прошептал Никитос в ухо женщине.

– Ты что решил?

– С тобой пойду, все равно меня никто тут не слушает.

– У меня муж есть!

– Это не повод оставаться здесь и подыхать.

– Здесь все так серьезно?

Не успел он сказать, насколько это все серьезно, как со стороны пансионата донесся душераздирающий вопль, оборвавшийся на высокой ноте.

– Нам надо торопиться, – произнес Никитос, женщина вцепилась ему в руку, он еле смог ее выдрать. – Я еще не все собрал. Дождись, пока я в соседнюю комнату выйду, и опять начинай.

– Я боюсь. Что там происходит? Надо что-то делать! Позвони своему начальству! В

ГАИ!

– Гаишники первыми же меня и шлепнут. Я у них на очень хорошем счету.

Полковник вышел в предбанник и под все усиливающиеся стоны Марины вскрыл паркет.

Носить оружие в санатории было запрещено всем, кроме часовых. Оружие хранилось в арсенале, куда теперь, как понял Никитос, доступ ему был закрыт.

Но Никитос слишком любил оружие, чтобы так легко от него отказываться. Он достал из тайника хорошо смазанный "Умхальтер М-38", двадцати зарядную убойную машинку, способную стрелять очередями. Он бы предпочел отечественный автомат, так как умхальтер славился плохой надежностью и часто заклинивал. Но тут уж не до жиру.

Что имеем, то имеем. Да и запасных обойм могло быть побольше. Но он не рассчитывал на полноценный бой.

В глубине тайничка лежала оборонительная граната Ф-700, цифра в названии указывала разлет осколков в метрах. Весила она полтора килограмма. Когда он положил ее в карман галифе, они едва с него

не свалились, пришлось ремень застегнуть на одну дырку туже.

Полковник сидел на полу с карманами набитыми боеприпасами, с пистолетом в руках, прислонившись к стене и вытянув ноги. Последние минуты передышки.

– Смеетесь, значит, над своим командиром? – процедил он сквозь зубы. – Ну-ну!

Он чувствовал, как адреналин насыщает кровь, как она устремляется в мышцы, как приходит в рабочее состояние боевая машина под именем "Полковник Ребрий". Он готовился делать работу, которой его обучали всю жизнь, а то, что его могли убить, нисколько не портило настроения. Дискомфорт вносила разве что мысль, что он даже не поцеловал Марину, не говоря уже обо всем остальном. Ну, это, пардон, война.

– Анекдот слышал про то, как коммунисты на Солнце летели? – спросил Неволин. – Сначала они боялись обжечься, но парторг успокоил, что они полетят ночью. Прям как мы.

– Болтаешь много, – одернул Шорохов. – Ночью над водой голос на три километра слышен. Греби лучше.

– Это еще неизвестно, кто много болтает. Если бы не твой длинный язык, мы бы не шатались в море на ржавом тазу. Будь прочнее ржавый таз, был бы длиннее мой рассказ.

– Замолкли, стихоплет.

Оба были в темном камуфляже, у них имелся один автомат на двоих. Неволину ситуация отчаянно не нравилась. Ему было холодно и противно. Шорохов вообще был омерзителен. Особенно то рвение, с которым тот взялся за дело. Ему доставляли удовольствие любые физические упражнения. Грести, бежать, стрелять. Ему не понятно чувство глубокого удовлетворения от приведенной в порядок документации.

А как обалденно пахнут тома в архиве.

Удалившись от берега на кабельтов, дальше они двинулись параллельно береговой линии, ориентируясь по компасу.

– Включай мотор, я руки до крови стер! – взмолился Неволин спустя полчаса.

– Ты же в перчатках. Подожди, сейчас погранцы подкатят.

Те не заставили себя долго ждать. Все-таки город был классно обложен. Как пожираемый чумой Лондон.

Из темноты выдвинулась еще более темная громада. Противно взвыл ревун, нож прожектора иглой дырявил волны.

– Как свинья носом желуди ищет, – неодобрительно заметил Неволин.

– Не болтай! Отвечай лучше!

Неволин поднял фонарик и поморгал 8 раз. Эсминец словно подавился сиреной, и луч втянулся обратно. Некоторое время были слышен шум мощных дизелей. Шум утихал по мере удаления эсминца и затихарился где-то. Корабль не ушел совсем. Пограницы выжидали, чем кончится дело. Им тоже было интересно.

– Удивительно, как генералу это удалось? – рассуждал Неволин. Напарники подняли со дна ялика мотор и сообща установили. Уютно застрекотавший движок споро толкал ялик. Напарники молчали. Даже Неволину не хотелось разговаривать. Весь его треп шел от мандража, теперь мандраж прошел, как будто то, что мотор комфортнее доставит их к месту рандеву со смертельной опасностью, его успокоило.