Собака мордой вниз
Шрифт:
– Посади, – охотно согласилась Соня. – А я напишу про тебя в газету. Я журналист, между прочим.
Майор Шарафутдинов, откровенно наслаждавшийся этой сценой, хлопнул ладонью по столу:
– Свободна, Галина! Займись своими делами.
Девица многообещающе посмотрела на Соню и вышла, шарахнув дверью. Громила пошел следом.
– Ну что ж, – лучезарно улыбнулся майор, – надеюсь увидеться с вами в самое ближайшее время.
– Мне жаль вас разочаровывать, – холодно произнесла Соня, – но это наша последняя встреча.
12
Салон
– У тебя что, приступ жгучего человеколюбия? Охота была якшаться с этой грымзой! Я пока не соскучилась…
И Соня поехала одна.
Козья Морда жила в Черемушках, на улице Миклухо-Маклая, в обшарпанной девятиэтажной башне, казавшейся крохотной и убогой на фоне строившихся рядом небоскребов. Адрес и телефон она узнала у кадровички и перед выездом на всякий случай позвонила. Трубку снял явно ребенок, с которым у них состоялся примечательный диалог.
– Здравствуйте, – сказала вежливая Соня. – Позовите, пожалуйста, Ингу Вольдемаровну.
– Не позову, – нагло ответил ребенок.
– Почему? – удивилась Соня.
– Потому что мама какает, – пояснил цветок жизни таким тоном, будто у него спросили, можно ли совать пальцы в электрические розетки, и повесил трубку.
«Значит, у нее есть ребенок, – подумала Соня. – А я и не знала. Впрочем, что я вообще о ней знаю?»
Вход в обшарпанную девятиэтажку преграждала массивная железная дверь, за которой сидела благостная старушка консьержка.
– Вы к кому, милая? – ласково спросила старушка, сверля Соню острым взглядом бывшей вохровки. Впрочем, вохровцы, как и гэбэшники, бывшими не бывают – они всегда на посту.
– Я в сорок пятую квартиру.
– А кем вы жиличке приходитесь? – копнула поглубже бдительная консьержка.
– Мы вместе работаем с Ингой Вольдемаровной.
– Ну ступайте, – милостиво разрешила старушка, и Соня направилась к лифту под прицелом буравивших ее спину глаз.
За дверью сорок пятой квартиры звонкий детский голосок с чувством выводил известную песню, вернее, некую ее модификацию:
Пердят перелетные птицы
В осенней дали голубой…
Соня хмыкнула и нажала кнопку звонка. Дверь тут же распахнулась, и на пороге нарисовалась тоненькая девочка ангельской красоты – ушки у нее были оттопырены, нечесаные волосы рассыпались по плечам, в носу жила коза, а к груди она прижимала большого дымчатого кота-британца, и оба смотрели на Соню огромными изумленными глазами – девочка серыми в обрамлении длиннющих ресниц, а кот желтыми и совершенно круглыми, как пуговицы.
– Здравствуйте, – сказала Соня. – А мама дома?
– Мам! – трубно заорала девочка. – К тебе пришла какая-то тетка!
На кухне что-то
– Ой! – обрадовалась она. – Как хорошо, что вы пришли! А мы как раз обедать собираемся. Дуся, ты мне поможешь накрыть на стол?
– Нет, конечно! – удивилась Дуся, продолжая пристально разглядывать гостью. – А вы кто?
– Я? – растерялась Соня. – Я… журналист.
– Это который листает журналы? – догадалась девочка.
– Пойдемте на кухню, – поторопила хозяйка. – Картошка остынет. Что я еще могу приготовить? Только картошку в мундире. Другую мне ни очистить, ни нарезать.
– А как же вы эту очистили? – кивнула Соня на миску с дымящимися картофелинами.
– Зубами… – зарделась Козья Морда. – Но вам еще осталась неочищенная…
Инга Вольдемаровна была женщина одинокая и, увы, некрасивая. Однако определения эти можно было бы поменять местами, открыв иные причинно-следственные связи: некрасивая и посему одинокая. Правильные, в общем, черты, перетасованные небрежной рукой, легли не в масть. Впрочем, можно ли так о Создателе? Вероятно, был у Него свой тайный замысел, недоступный простому смертному. Хотя вряд ли Инга Вольдемаровна мечтала постичь Божий промысел и без раздумий предпочла бы завидную судьбу привлекательной женщины. Но кто ж ее спрашивал?
Жизнь рано научила маленькую Ингу защищаться от нападок жестоких сверстников. А поскольку лучшая защита – нападение, то нападала она всегда первой, справедливо полагая, что вовремя атакованный потенциальный противник обескураживается и быстро теряет охоту насмешничать. А насмешек она боялась больше всего. Возможно, в качестве некоего утешения ей была дарована очаровательная дочка – так колючий невзрачный кактус порождает дивный благоуханный цветок. Но можно ли компенсировать собственное несовершенство красотой даже самого близкого человечка? Конечно же, нет.
А вообще-то по своей сути она была жертвенной и чуткой. «Ты как морской ежик, – говорила мама. – Закрываешь свое нежное тельце колючим панцирем». И единственный мужчина исчез из ее жизни, устав колоться об эти иголки. А у Инги Вольдемаровны остались его гантели – бережно хранимая реликвия, тяжеловесно напоминающая о мимолетном счастье, – и дочка Цецилия (она же Дуся), та самая, ангельской красоты. И Инга Вольдемаровна, с завидным упорством обрывая вокруг себя все родственные и дружественные нити, восторженно склонялась перед сотворенным себе кумиром. Маленькое божество росло, не зная запретов, сторицей возвращая матери отмеренную на ее долю любовь, не отягощенную, впрочем, практическим подтверждением.