Собаки на заднем дворе
Шрифт:
Помывшись наскоро в бане, мы надели непривычную одежду и стали похожими друг на друга. Мы с удивлением разглядывали себя в зеркало, которое занимало полстены в просторном предбаннике. Не знаю, кто как отнесся к этим внешним переменам. Лично я себя в зеркале не узнал. Из него на меня смотрела испуганная худая рожа с беретом-пришлепкой на макушке.
– Сделай лицо попроще – не Ален Делон, – посоветовал мне сержант, один их тех, кто сопровождал нас в эшелоне.
В столовой нас покормили обильной, на удивление невкусной едой. Но наши измученные желудки рады были и этому.
В
Этот курс представлял собой своеобразную солдатскую политграмоту и не был чем-то из ряда вон выходящим. Мне, человеку, привыкшему к заводскому физическому труду, сравнительно легко давались бесконечные занятия по строевой подготовке. Что касается подготовки физической, которая была у нас, пожалуй, главной дисциплиной, то ее я воспринимал, пожалуй, легче всех, хотя старался не выпячивать свою привычку к бегу по пересеченной местности. Во время зарядки и частых кроссов я, руководствуясь интуицией, никогда не вырывался вперед, хотя мог это сделать без напряжения. Наоборот, я держался середины, немного удивляясь про себя хилости моих сверстников.
Не выпячивал я и свое умение хорошо стрелять во время занятий по огневой подготовке. Во время стрельб из автомата взял себе за правило выбивать в мишени не более 25 очков из 30. Зачем я это делал, не могу объяснить до сих пор. Наверное, было несколько причин, среди которых главная состояла в том, чтобы быть незаметным среди остальных.
Некоторые из нас все же становились местными знаменитостями. Часто не благодаря успехам в боевой подготовке, а наоборот, из-за своих неудач. Чаще других отличался Григорий Горкин, знакомый мне еще по соседству в эшелоне. Он не был безнадежно тупым, поскольку подспудно осознавал свою тупость и комплексовал из-за нее. Но комплексовал он как-то странно, агрессивно, что ли. Совершив очередную глупость, он, внутренне переживая это, безоглядно шел в наступление, обвиняя в случившемся кого угодно, только не себя.
– У вас, рядовой Горкин, мания величия на фоне комплекса неполноценности! – заявил как-то во всеуслышанье на занятиях по уставам капитан Московкин. Тогда я был очень поражен наблюдательности нашего командира взвода.
Гриша Горкин всех ребят своего призыва презрительно называл «чмо», что обернулось ему бумерангом: Чмо стало его прозвищем на все время службы.
Обладая плохой памятью, он никак не мог запомнить элементарные положения уставов, которые в учебном классе молодые воины долбили, как дятлы деревья.
– Рядовой Горкин! – обращался к нему на занятиях по уставу гарнизонной и караульной службы капитан Московкин. – В каких случаях часовой должен сообщать начальнику караула…
– Услышав вой караульной собаки!!! – радостно вскипал Григорий.
– Не вой, а лай, рядовой Горкин, – терпеливо поправлял его
– Какая разница?! – пытался спорить солдат.
– Одна дает, другая – дразнится! – давал исчерпывающий ответ командир.
Не скажу, что военная служба была мне по душе. Дома было гораздо лучше. Дома был мой замечательный друг Лай, по которому у меня исстрадалась душа. Я, конечно, скучал по маме. Мне очень не хватало отца. Но физически я остро чувствовал только нехватку Лая.
По территории нашего военного городка бегал беспризорный пес – черная дворняга с небольшой белой звездочкой на груди. Солдаты его прозвали Дембель. Он был добродушной собакой, ластившейся ко всем солдатам. Странным образом, Дембель недолюбливал офицеров и прапорщиков, что было поводом для вечных солдатских шуток.
– Не пойму, как он отличает нас от офицеров? – удивлялся скуластый сын Подкумка Андрюха Шаповалов.
– Как и ты, по погонам, – с серьезным видом объяснял весельчак Вася Хвыля, бывший родом из Одессы.
Я чаще других подкармливал Дембеля хлебом и сахаром, который почти всегда оставлял после обеда. Оставлял не потому что наедался. В солдатской столовой наесться мог разве что хлеборез. Просто хотелось немного подкормить эту бездомную псину. Я давал ему кусочки хлеба и сахара и фантазировал, что рядом со мной находится Лай. Трудно сказать, на что я готов был пойти, лишь бы хоть на секунду прижать Лая к своей груди!
Однажды я в очередной раз угощал Дембеля возле столовой, ожидая построения. Как раз когда хлеб у меня закончился, из дверей столовой вышел Чмо и, увидев нас с псом, крикнул:
– Дембель, ко мне!
Собака радостно побежала к нему, предвкушая продолжение трапезы. Вместо того, чтобы дать собаке кусок хлеба, Чмо сильно ударил его ногой, словно врезал по футбольному мячу. Дембель испуганно взвизгнул и побежал прочь. Не контролируя свои действия, я подскочил к Чмо и ударил его в солнечное сплетение. Чмо согнулся от боли, и я, не сдержавшись, апперкотом уложил его на землю.
Все это происходило на глазах солдат и сержантов нашего войскового приемника.
Вскоре меня вызвал в канцелярию капитан Московкин. Он сидел за стареньким письменным столом и вертел в руках какую-то тощую папку. Я, как умел, доложил командиру о своем прибытии. Капитан хмуро кивнул и исподлобья посмотрел на меня тяжелым взглядом:
– Мордобой в Советской армии – это воинское преступление.
– Хочешь под трибунал?
– Никак нет, не хочу. Да и права не имеете – я еще присягу не принял.
– Свои права запомнил, молодец, – похвалил капитан. – А обязанности за тебя пусть Карл Маркс со своим Фридрихом Энгельсом выполняют, так получается?! – спросил он, слегка повысив голос.
– Маркс и Энгельс давно умерли, – зачем-то вступил в полемику я.
– За что рядового Чмо… то есть рядового Горкина ударил, объяснишь? – поинтересовался капитан.
– Не сдержался, виноват, – промямлил незнакомый мне дрожащий голос.
– Я вот тут твое личное дело полистал, скромный ты наш, – усмехнулся капитан. – КМС по многоборью – не кот начхал. А бить так грамотно где научился?