Собаки на заднем дворе
Шрифт:
– Нигде, нечаянно. Само получилось, – натужно соврал я.
– Бывает, – почти поверил мой командир. – В жизни и не такое случается. Мы живем в стране чудес, это известный факт.
Капитан Московкин немного помолчал, шелестя страницами моего личного дела.
– Сделаем так, золотой медалист вечернего разлива. После отбоя пойдем с тобой в спортгородок, повисим на турнике. Покажешь мне, как камээсы подтягиваться умеют. Если подтянешься больше меня, прощу. Если нет – получишь по полной программе. И то, что пока не присягнул, – не поможет. Фирштейн?
– Так точно,
После вечерней поверки Московкин сообщил дежурному по роте, что ведет меня в штаб. Сказано это было таким будничным голосом, словно водить солдат по ночам в штаб полка было для него привычным делом.
В спортгородке, как и на всей территории части, не было ни души. Свет в казармах потух, личный состав лег отдыхать. Я очень завидовал своим товарищам. Представлял себе, как здоровенный сибиряк Коля Коровин, ложась в кровать, произносит свою коронную фразу:
– Молочка бы с булочкой, да на печку с дурочкой…
– Запрыгивай, пан-спортсмен, – услышал я отвлекший меня от размышлений голос капитана, и мы почти синхронно зацепились за перекладины, стоявшие против друг друга.
– Считаем по очереди, – предупредил он. – Раз, – легко подтянулся он.
– Два, – подтягиваясь, сосчитал я наши совместные усилия… После пятидесяти подтягиваний дело пошло немного тяжелей.
Я прежде никогда не подтягивался на результат, хотя Валерий Петрович сдирал с меня три шкуры, добиваясь, чтобы я ежедневно работал на турнике не меньше часа. «Настоящий пятиборец должен быть ловчее обезьяны, иначе нам удачи не видать», – цитировал он услышанное где-то.
– Сто тридцать шесть, – ворчал капитан Московкин.
– Сто тридцать семь, – вяло отвечал я и вспоминал почему-то Лену Вершинину. Мне было страшно представить, что она могла бы почувствовать запах пота, который полностью пропитал мою гимнастерку.
– Сто восемьдесят четыре, бля!.. – капитан Московкин рухнул с перекладины.
– Сто восемьдесят пять, – простонал я и разжал онемевшие пальцы.
Мы долго молча сидели на лавочке в спортгородке.
– Прощен, – через какое-то время сказал капитан и тихо, строго для себя добавил: – Хватит, пора завязывать.
С чем именно, капитан не уточнял.
Через несколько дней мы приняли присягу. На нее к некоторым нашим ребятам приезжали родители. Мои тоже собирались, но не приехали. Спустя время мама написала, что отца неожиданно положили в больницу – прямо на работе с ним случился инфаркт. «К счастью, только микроинфаркт», – успокаивала меня в письме мама. Про Лая она писала много и хорошо. Писала о том, что теперь ему разрешено спать не на кухне, а на кровати в моей комнате, что он по-прежнему любит сидеть на подоконнике, подолгу глядит в окно, словно дожидаясь моего прихода. Мамины письма были пронизаны теплом и добротой, а я почему-то понимал, что в моем отсутствии родители стремительно стареют.
Своей новой жизнью – военной службой – я вполне проникся. Появилось осознание того, что служу не просто в армии, а в морской пехоте, в самом ярком и овеянном романтической славой роде войск.
Не могу сказать, что
Однажды трое «стариков» попытались отправить меня в самоволку, в бакалейный магазин, чтобы я принес им, как они выражались, «три пробирки биомицина». Так на жаргоне они именовали местное белое крепкое вино, по-украински – «бiлэ мiцнэ». После того как я доходчиво обозначил им маршрут движения в один из детородных органов, они сделали вид, что пошли на попятную, но ночью, когда я спал в своей кровати, сообща навалились на меня и грамотно отмутузили, не оставив на мне синяков. На следующий день я переловил их поодиночке и избил с жестокостью, которой сам от себя никак не ожидал. У каждого грамотного командира в подразделении всегда есть тайный стукач. Капитан Московкин был грамотным командиром и о случившемся узнал почти сразу. Вызвав меня в канцелярию роты тет-а-тет, он вплотную подошел ко мне, больно ткнул пальцем в район печени и процедил на ухо:
– Еще один такой случай – лично отмолочу.
Капитан Московкин, только-только восстановленный в должности командира роты, был человеком слова и рукопашником считался в полку отменным. Поэтому к его словам я прислушался.
Когда время моей службы перевалило на второй год, я знал о ней если не все, то многое. А то, что не знал, мог без труда додумать самостоятельно. Помнится, как-то во время очередного кросса в полной выкладке по милым сердцу выпуклостям крымского рельефа капитан Московкин вдруг неожиданно остановил роту и, развернув строй в две шеренги, спросил:
– Какое главное оружие солдата?
Ответы оказались разными:
– Автомат! – крикнул кто-то.
– Пулемет! – предположил младший сержант Хвыля.
– Гранатомет! – поделился догадкой ефрейтор Шаповалов.
– Русский мат и голова, – как всегда некстати брякнул я, и все заржали, как табун жеребцов.
– Хороший ответ, – со сдержанной улыбкой похвалил капитан Московкин. – Но вообще-то я имел в виду кое-что другое. Рядовой Горин, что у вас находится в чехле на боку?!
– Саперная лопатка! – просветлел от глубины познаний Чмо.
– Правильно этот инструмент называется малой пехотной лопатой. Сколько солдатских жизней спасла эта лопата на войне – одному Богу известно. Да и то не наверняка. Этой лопатой можно и окопаться, и от осколков голову прикрыть, и мелких дровишек нарубить, и даже в качестве измерительного прибора использовать, зная, что ее длина ровно полметра. Бывалый солдат ее к тому же под сковородку запросто приспособит. А еще она – эффективное холодное оружие, которое даже со штыком потягается. Вот это я вам сейчас и продемонстрирую.