Собаки на заднем дворе
Шрифт:
– Ага, ты его еще с нами третьим за стол посади, – добродушно огрызнулся отец, и я понял, что моя авантюра может завершиться успехом.
– Удивил, Алексей. Не скрою, удивил. – Отец аккуратно, в одно касание, не глядя, отправил тапком распластавшуюся под столом шпротину под батарею парового отопления. – Дело говоришь! Завтра пошушукаюсь с начальником цехом насчет тебя. А пока, как говорится, на горшок и спать!
Всю ночь я ворочался на своей жесткой узкой кровати. Мне снились то незнакомый начальник цеха, то притаившаяся под столом шпротина, то Лена Вершинина, любующаяся моей фотографией на доске почета отцовского цеха.
Проснулся я раньше обычного и долго гулял с Лаем, делясь с ним своими мыслями по поводу
Седьмой класс я окончил с двумя тройками: алгебра и геометрия по-прежнему давались мне с большим трудом. Правда, по химии я получил неожиданную четверку, чему поспособствовала во многом моя фантазия. В самом конце четверти мы повторяли на химии пройденный материал. Рассказывая о строении атома, наша химичка Нюша (до знакомства с нашим классом – просто Анна Петровна) вдруг сообщила:
– Если кто-нибудь из вас принесет на следующей урок химии самостоятельно изготовленную модель атома, поставлю высокую оценку.
Под высокой оценкой химичка подразумевала четверку, получить которую у Нюши было сложнее, чем попасть в отряд космонавтов. Пятерки вообще в расчет не брались – не ставила она пятерок. На Нюшин призыв мало кто обратил внимание: оценки за четверть вот-вот уже должны были выставить, а почти летняя погода за окном не располагала к усердию. Но на меня вдруг накатило творческое вдохновение. Мне безумно захотелось сделать так, чтобы Лена Вершинина обратила на меня внимание. Накануне последнего в учебном году урока химии я с помощью маминых советов испек в духовке настоящий колобок, натыкав в него со всех сторон макаронины. Получилась совершенно необычная модель атома, которую при желании можно было даже съесть. Моя модель затмила те немногие ерундовины из пластилина, которые на скорую руку, вспомнив детсадовские годы, сделали некоторые мои одноклассники. Это был мой одноминутный триумф классного масштаба! Круглолицая и полненькая Нюша, сама похожая лицом на мою модель атома, не скрывала восторга:
– Удивил, Смирнов, удивил! Ставлю тебе в журнал пять с плюсом! За год, так и быть, получай четверку.
После ее слов я посмотрел на Лену и меня пронзило электрическим разрядом: она глядела на меня и улыбалась!
– Нюша этот твой атом вечером с чаем слопает, вот увидишь, – доверительно шепнул сидевший за мной Игорь Зусман, как будто был стопроцентно уверен, что я обязательно буду приглашен Нюшей к ужину.
На этой героической волне я завершил свои мучения в седьмом классе. Мальчишки и девчонки из нашего класса разъехались кто куда: в пионерские и спортивные лагеря, к многочисленным деревенским бабушкам, опутавшим своим местопребыванием территорию всего Советского Союза, а Сашка Отливкин даже отправился с родителями в неведомую для всех нас солнечную Болгарию! Сашкин папа был командиром экипажа новейшего самолета «Аэрофлота» ТУ-134, а мама – и того выше: заведовала отделом парфюмерии в валютном магазине «Березка». Но Сашкина семейная жизнь была настолько недосягаема для наших одноклассников, что мы даже не догадывались, что ему можно завидовать.
В день, когда нам выдали табели об окончании седьмого класса, отец пришел с работы немного взволнованным. Внутренний карман его летнего плаща непривычно не оттопыривался поллитровкой. Вечер обещал быть непредсказуемо трезвым. Непредсказуемость началась с того, что отец неожиданно решил составить мне кампанию в прогулке с Лаем, что вызвало молчаливое изумление всех членов семьи. Во время прогулки все трое – отец, Лай и я были удивительно
– В общем, так, Алексей, – почти торжественно начал он свой монолог. – Сегодня перед сном прими ванну и побрейся, – он оценивающе поглядел на три волосины, топорщившиеся в разных местах на моей прыщавой физиономии. – Завтра мы вместе пойдем на завод. Представлю тебя Павлу Семенычу – начальнику нашего цеха. Он дал добро на твою временную работу в цеху. Будешь официально принят учеником мастера. Мастер, чтоб ты понимал своей невразумительной головой, – это я, то есть, как говорится, твой отец. Отсюда и все проистекающие последствия: будешь плохо работать, лениться или шкодничать там, или, что бывает, воровать народное имущество – опозоришь рабочую династию Смирновых, которая с тобой только-только зарождается.
– А что на заводе можно украсть? – зачем-то спросил я. Отец на мгновение задумался и сказал:
– На самом заводе – не знаю. А у нас при цехе есть только склад чугунных болванок. Которые никому не нужны. Но я это так, для примера сказал. В качестве, так сказать, нравственного ориентира. Ну, если хочешь, можешь рассматривать мои слова, как инструктаж по технике безопасности.
Вымывшись в ванной и впервые в жизни сбрив отцовской электробритвой жидкую поросль на своей физиономии, я ощутил значимость предстоящего момента и, рухнув в кровать, провалился в пропасть бытия. Перед первым рабочим днем сны мне не снились. Хитрый организм впитывал в себя отдых, как верблюд воду перед долгим переходом пустыни.
Завод ошарашил меня неожиданным грохотом, огромным количеством людей и непонятного железа. Но больше всего меня поразила человеческая речь. На мгновение мне показалось, что я нахожусь где-то заграницей: люди разговаривали между собой на каком-то знакомом мне, но не до конца понятном наречье. Я не сразу понял, что заводская лексика – это обычный русский мат, которым люди не ругались отчаянно и зло, как мне приходилось слышать на улице от пьяных. Заводской народ матом просто разговаривал. И делал он это легко и непринужденно, очень уместно употребляя матерную терминологию не для связки слов, а в качестве единственно возможного инструмента языкового общения.
Отец был немного встревожен этой неожиданной для меня погруженностью в «латынь». Когда кто-нибудь из встречных обращался к нему по матушке с каким-нибудь заурядным вопросом, отец, косясь на меня, начинал отвечать, с трудом подбирая русские слова, словно иностранец, не имевший должной практики разговорной речи. Видя мое смятение, отец впервые в моей жизни немного смутился, брякнув по-иностранному:
– Такова селява, сынок.
Цех, где работал отец, был похож на крытый павильон железнодорожного вокзала. Грохот в нем стоял неимоверный. Люди в спецовках смахивали на очень крупных муравьев. Они что-то куда-то носили-приносили, с кем-то смеялись и ругались, понятливо кивали и отчаянно жестикулировали. С непривычки все это выглядело очень привлекательно. У меня захватило дух от осознания того, что я сегодня же стану частью этого процесса, стану одним из этих муравьев, творящих неведомые мне пока чудеса.
Отец подвел меня к одетому в костюм с галстуком улыбчивому дядьке с лицом, похожим на блин.
– Дядя Паша, – представился дядька и протянул мне, как взрослому, пухлую и неправдоподобно горячую ладонь.
– Вылитый ты, Петрович! – сказал дядя Паша, кивая на меня и обращаясь к отцу. – Чувствуется, такой же орел будет. Твоя кровь!
– Так для себя ж и делал, – во второй раз за утро смутился отец.
– Попомнишь мои слова: будет твой парень директором завода! А пока… Знаешь, какое первое воинское звание было у Петра Великого? – обратился он ко мне.