Собиратель автографов
Шрифт:
— ДВЕСТИ ФУНТОВ? Я ПРАВИЛЬНО РАССЛЫШАЛ…
— Если это Руби, то я — сам долбаный Джолсон [34] , приятель.
— Сэр? — изобразил недоумение аукционист. — Прошу прощения, какие-то проблемы?
— Это не Руби, это не Руби, это не Руби! — заорал Дучамп. — ЭТО НЕ РУБИ, ЭТО НЕ ДОЛБАНАЯ РУБИ. ЭТО Я! Я ВСЕ ПОДПИСАЛ.
Наконец позвали охранников, но Дучамп не унимался, на потеху восхищенной публике — точно в театре, ему, как бедняге королю Лиру, дали высказаться до конца.
34
Эл
— РАЗУЙТЕ ГЛАЗА! ЭТО ВСЕ Я НАРИСОВАЛ. РУБИ СРОДУ НИЧЕГО НЕ ПОДПИСЫВАЛА! ЭТО ВСЕ Я ПОДПИСАЛ!
Сумасшествие сумасшествию рознь, поняли все Собиратели Автографов. Вернувшись с войны, Дучамп осел в Голливуде и работал там в канцелярии, обслуживавшей несколько киностудий. Подписал сотни разных бумаг. В молодые годы, когда крыша у него съехала еще не так основательно, Дучамп был нарасхват у коллекционеров, которые хотели удостовериться в подлинности своих покупок. Он не уставал повторять, что британский рынок наводнен подделками, и Дучамп имел на это право. Алекс теперь тоже решил повременить со своим сокровищем и никому его до поры не показывать, потому что Брайан вышел из берегов и публику захлестывали волны подозрительности и недоверия.
— РУБИ, ГРЕТА, МАРЛЕН, РИТА, КИТТИ, БЕТТИ — ВСЕ ОНИ ЗАДНИЦУ СЕБЕ ПОДТЕРЕТЬ НЕ УМЕЛИ. Я ЗА НИХ ВСЮ ГРЯЗНУЮ РАБОТУ ДЕЛАЛ.
Свое сольное выступление Брайан увенчал впечатляющим аккордом: спустил брюки и выставил на всеобщее обозрение трогательные цветастые сатиновые трусы.
Выйдя с аукциона, Алекс задумался. А если все это некая сложная игра, наподобие маджонга или шахмат? И сколько ходов тогда ему осталось сделать, чтобы пройти путь от себя нынешнего до Брайана Дучампа? И разве нормальны люди, которые покупают этих медных собаченций и эти бильярдные столы? Какая заноза во всех них сидит?
И кому еще нужна такая жизнь? Алекс вышел в самый центр города. Перед зеркальной витриной роскошного магазина одежды он опустил плечи, вытянул руки по швам и занялся самоанализом. Нет ни любви, ни машины, ни честолюбия, ни веры в Бога, ни близких, ни ожидания прощения или награды. Только сумка, только термос, наркотическая ломка, похмелье и чистенький автограф Китти Александер — роспись черными чернилами посреди почтовой открытки. Как все это оценить? Если человек — оценим его? Никогда еще я настолько не соответствовал эталону еврея. Меня раздирают нешуточные противоречия, как Иова. У меня нет ничего и в то же время есть все. И если я не в своем уме,заключил Алекс Ли Тандем, со мной все в порядке.
Алекс верил, что у него в голове сидит некий Бог-микрочип, которому он обязан своей редкой способностью удивляться. И чувствовать красоту, видеть ее везде и всюду. Но не все так хорошо и просто. Норовистый этот чип. Иногда он принимает усатенького человечишку в униформе за кого-то важного и значительного; а девочка с миндалевидными глазами кажется ему витражом в храме.
А не глупость ли все это? Думать о шагах, ступенях, ходах от него до Дучампа? Может, он уже прошел этот путь?
Потому что он —
Собиратель Автографов.
Тогда выбора нет, и пусть все идет как идет. И эта игра попроще шахмат. Даже проще настольной игры «змейки и лесенки» [35] . Это неспешная беспощадная игра — кем придуманная, кем управляемая? — в крестики и нолики.
ГЛАВА 6
Хесед, или Любовь [36]
35
«Змейки и лесенки» —детская настольная игра, популярная на Британских островах. В нее играют, передвигая фишки на расчерченной доске по броску кубика.
36
Хесед (любовь, или милосердие Бога) — четвертая из десяти сфирот.
— Кофи Аннан.
— Бутрос БутросГали.
Видеосалон уже закрылся, и Алекс Ли повернул направо. Скоро он нажал на кнопку, и где-то в квартире на верхнем этаже прозвенел звонок. Ждать пришлось порядочно, но наконец у входа появился Адам, сквозь густую шапку его косичек переливающимся ониксом просвечивало солнце. Но ритуал встречи только начинался.
— Кофи, Кофи Аннан. — Алекс отвесил поясной поклон. От позы его веяло величием, акцент смахивал на нигерийский. — Кофи Аннан, — повторил он. — Аннан, Аннан.
Адам поклонился еще ниже:
— Бутрос. Бутрос, Бутрос Бутрос, Бутрос Гали.
Алекс свел ладони в молитвенном жесте:
— О, Кофи, Кофи, Кофи Аннан.
— Добро пожаловать. — Адам выпрямился и усмехнулся. — Добро пожаловать в мое скромное обиталище. Что тормозишь? Заходи, не беспокойся. Эстер здесь нет.
Алекс наклонил голову, чтобы не стукнуться о притолоку:
— Адамчик. Дружище. Пропадаю сегодня в гойстве, как в Бермудском треугольнике. Честное слово. Ну скажи хоть что-нибудь.
— Озвучь, чего хочешь.
— Я на самом деле Собиратель? Правда, похож на одного из них?
— Опять за старое?
— Ладно, проехали. Долго будем тут торчать? Давай, пошли.
На дворец дом, в котором жил Адам, походил меньше всего. За входной дверью располагалось общее помещение с бетонным полом — что-то вроде подземного гаража, почти без окон, без лампочек, и там всегда стоял полумрак. Вдоль левой стены протянулось кладбище металлических ящиков, в которых покоилась никому не нужная почта (адресованные выехавшим жильцам каталоги; предвыборные листовки, посланные анархистам из квартиры «Д»; счета за электричество умершему жильцу); на одной из лестничных площадок стояли, как распятые, три велосипеда, прикрепленные к металлическим перилам цепями и веревками и словно стремящиеся убедить гостя, что он попал в стопроцентно надежный, общедоступный магазин для маунтин-байкеров.
Пройдя немного, Адам нахмурился и повел носом:
— Как, чувствуешь запах?
Алекс принюхался:
— Еще бы! Разные. Острые.
— Сам знаю, что острые. Это у них новый кулинарный рецепт. Навалили сахара и соуса чили. Значит, чувствуешь запах… — Адам остановился. — Даже здесь? До того как войти ко мне? Черт возьми, просто слов нет! У меня крыша едет от этих ароматов. Рубинфайн сказал, что ничего не чувствует, но, по-моему, он просто прикалывается. Трое суток смотрел видик — и теперь не прочь повыпендриваться.