Собиратель чемоданов
Шрифт:
«Ничего, — подумал Ганеша. — Уж как-нибудь сам разберусь. Еще и не в таких переплетах бывал».
Но, перебирая все перенесенные когда-либо невзгоды и обиды, травмы и унижения, как мелкие, еще школьные, так и те глубокие и невосполнимые, причиной которых был Упендра: лишение головы и имущества, вынужденный побег из Чемоданов, бессмысленное поверхностное существование и каторжный, неблагодарный труд — словом, все, что по невежеству он принимал за должное и безропотно проглатывал, пребывая в полной уверенности, что такова жизнь, пока не встретился с Истиной, — перебирая все это, он с ужасом осознавал, что такого, как сейчас, с ним еще не бывало.
С каждым днем становилось
Это были ложные муки совести, беспредметные и ни на чем не основанные, но от этого еще более тяжкие, так как не было для них ни исхода, ни покаяния. Сколько он ни медитировал на их пустоте и беспричинности, на том, что все это — вздор и иллюзорная игра воображения, сколько ни пытался он отвлечься и думать о другом, например, об Учителе — каково-то ему сейчас на скамье подсудимых, о чем-то он сейчас медитирует? — все равно неотступно и навязчиво его преследовала одна заведомо ложная и совершенно посторонняя, словно извне внушенная мысль — что будто бы лично он, Ганеша-сейтайши, причем только он один и никто кроме него, виновен во всех бедствиях, какие только претерпел и терпит этот народ, как внутри, так и снаружи, и которые еще предстоит ему претерпеть, причем вместе со всем человечеством.
Во время одного из пароксизмов своих страданий он дошел до того, что хотел даже обратиться к врачам, чтобы его еще раз обследовали, уже на предмет психики. Но, пересилив себя, вновь стал упорно медитировать и вдруг внезапно достиг Совершенного Знания и понял, что все происходящее с ним — это как раз то самое, о чем и предупреждал Учитель. Он даже рассмеялся от облегчения. «И чего это я так испугался? Ведь идет обычный процесс Спасения, происходит обмен энергией. Я отдаю им свою, а они мне свою, грязную. Иначе и быть не должно. Ведь я — Бодхисаттва, потому и принимаю на себя всю карму этих людей: карму невежества, карму лжи, карму злословия, карму жадности и карму убийства. А это, соответственно, — Мир животных, Голодные духи и Ад. Значит, со мной все в порядке».
Он стал усерднее практиковать, нажимая на очистительные техники, и еще упорнее накапливать заслуги при помощи Бхакти. Неприятные ощущения от этого ничуть не уменьшились, но хотя бы перестали внушать опасения, ибо он уже знал их источник. Наоборот, теперь чем больше донимали его ложные угрызения совести, тем больше он радовался: значит, процесс Спасения идет как надо, значит, еще какое-то количество дурной кармы будет уничтожено, значит, еще для кого-то из этих людей уменьшится вероятность упасть в скверные миры.
Но он был один, а дурной кармы оставалось еще неимоверно много. «Сколько же дней уйдет на то, чтобы мне всю ее перекачать через себя?» — думал он, и выходили годы. «Нет, так не пойдет, — решил он. — Это все равно, что море черпать наперстком. Надо во что бы то ни стало вовлечь их самих в деятельность по Спасению. Пусть не всех и не сразу, но хотя бы постепенно и некоторых».
Чего только он ни делал, чтобы привести их к Просветлению: и пробуждал, и вдохнослял, и восхвалял. Но староверы упорно не хотели просветляться. В надежде завязать с ними положительную кармическую связь, он стал носить им продукты, из тех, что поставлял Коллекционер. Но тщетно: они не принимали ничего с Поверхности, предпочитая голодать.
Тогда он решил
А на другое утро он не узнал Чемоданов. В первый момент ему даже показалось, что вернулась прежняя жизнь. Все, от мала до велика, были оживлены и, главное, заняты: деловито, как муравьи, сновали по улицам, и у каждого второго в руках была либо связка динамита, либо канистра с бензином, либо баллон с жидким водородом. Со всех концов Чемоданов они сходились к Центральной площади и, оставив там свою ношу, налегке разбегались.
На вопрос, что происходит, он долго не мог добиться ответа: всем было не до него. Наконец какой-то старик, кативший бочку с селитрой, остановился передохнуть и, отирая пот со лба, насмешливо спросил:
— А разве сам не видишь? Чем болтать, лучше б подсобил.
Чемодаса живо пристроился рядом и стал толкать тяжелую бочку.
— То-то. Вдвоем веселее, — дружелюбно сказал старик.
«И вправду, веселее!» — подумалось Чемодасе, совсем как встарь. Но тут же он спохватился, вспомнив о Бхакти: «Нет, все-таки что все это значит?»
— А что это мы делаем? Что планируется? — спросил он бодрым голосом, стараясь попасть в ногу со стариком.
Старик снова остановился, светло и пристально посмотрел ему в глаза.
— Что планируется, говоришь?
Он усмехнулся, достал пачку папирос, но передумал закуривать. Спрятал папиросы обратно в карман и произнес весело и значительно:
— Са-мо-сожжение! Вот что планируется. А то ишь чего удумали — выселять. Вот вам! — и, высоко над головой подняв заголившуюся тощую руку, кому-то невидимому наверху показал кукиш.
Книга XXIII (Исход-1)
1. Насчет переселенческого инстинкта Ганеша вполне мог бы догадаться и сам. Просто как-то не подумал. Не успел, уж очень спешил предупредить. А теперь что же получится? Староверы уйдут в другой, целый чемодан, забьются там под подкладку, разбредутся в фибровых лабиринтах, уснут мертвецким сном кого где сон застанет и проспят беспробудно до самой Коллекции. А там опять заживут сытой мирской жизнью, подчинятся полуживотным инстинктам: сперва обустройство, потом переустройство… И у каждого — семья, работа, дети. Не скоро, ох как не скоро дойдут они до осознания Благородных Истин. Много поколений должно смениться, и много чего произойти, прежде чем снова родится Тот, кто скажет: «Жизнь есть страдание. Мы рождены, чтобы страдать…». Ибо с каждым переселением все, что было в прошлых Чемоданах, вытесняется напором новых забот и забывается напрочь, как забываются прошлые жизни.
Значит, те зерна Истины, которые он успел разбросать в Чемоданах, так никогда и не дадут всходов? Значит, все эти души будут вновь на тысячи жизней отброшены от Спасения? Значит, последний наказ Учителя, данный лично ему, любимому ученику, еще из прошлой жизни, наказ, который только ему, Ганеше, и по плечу, не будет выполнен?
Нет, этого он не допустит. «Чем так, лучше бы сделать им Поа. Но это может только Учитель. А к нему теперь не пробиться, да и поздно, не успеть. Остается одно…»