Собиратель чемоданов
Шрифт:
— Заставить! — закричали из публики.
— Подряжались — пускай выполняют!
— А то ишь, развоображались. А если так каждый будет: «хочу — не хочу»?
— Да, пожалуй, придется-таки заставить, — со вздохом сказал судья. — Ведь в противном случае я вынужден буду их уволить за публичный отказ от исполнения своих служебных обязанностей, а Степану Сергеевичу придется возбудить против них дело об административном правонарушении. Ничего не попишешь, закон есть закон, и приказы надо выполнять, даже они кажутся не совсем приятными… Между прочим, именно так поступили воспитатели сыновей царя Ахава. Об этом те, у кого есть четвертая книга Царств, могли прочесть в этой книге. Когда новый царь Ииуй воцарился в Израиле, он велел этим воспитателям принести головы наследников бывшего царя. Вполне понятное решение. Должен же он был как-то
«Мудрое!» — единодушно подтвердила публика.
— И, думаю, оно было не только мудрым, но и вполне законным, — продолжал судья. — Хотя я, конечно, глубоко не изучал законов того времени, но думаю, что Ииуй, прежде чем издать этот указ, посоветовался с народом, и народ, безусловно, его поддержал. Но посмотрим, что же сделали воспитатели, получив письмо Ииуя? Они, совсем как наши судебные исполнители, тут же добросовестно приступили к исполнению его распоряжения. Но, придя к своим воспитанникам, обнаружили, что головы не отделяются. Это вполне понятно, поскольку Ахав, еще будучи царем, много грешил, за что весь его род уже заранее был проклят. Что тогда делают эти воспитатели? В отличие от наших строптивых исполнителей, которых мы с вами только что заслушали, эти воспитатели, уж не знаю почему, то ли из страха перед новым властителем, а то ли желая перед ним выслужиться, даже не подумали поставить его в известность о вновь открывшемся обстоятельстве, а, просто-напросто взяли и убили всех царских сыновей — семьдесят человек! — а их головы положили в корзины и отослали в Изреель. Каково?
Ответом ему была гробовая тишина: публика оцепенела от ужаса под впечатлением рассказа о гибели сыновей Ахава.
— По-видимому, уже в самый последний момент эти преступные воспитатели поняли, что перестарались, потому и побоялись явиться лично, — продолжал судья. — Разумеется, это дело не сошло им с рук. Как они ни прятались, но Ииуй впоследствии их разыскал и казнил, всех до единого. В Писании так прямо и говорится: «не осталось ни одного уцелевшего». Но представьте, каково ему было, когда ему принесли головы убитых! Окровавленные, синие, с выпученными глазами! Семьдесят мертвых голов! В корзинах, как какие-нибудь дыни! В первый момент он даже не смог ничего сказать. Он просто велел разложить головы на две груды у входа в ворота, до утра, чтобы весь народ видел, какое совершено злодейство. Но представляю себе, как он провел эту ночь: ведь головы были отделены по его личному распоряжению. Да и людям, думаю, было не по себе. Вряд ли в эту ночь кто-нибудь и спал в Изрееле. Небось, рвали на себе волосы, обвиняли себя и друг друга. А наутро Ииуй вышел и сказал народу: «Вы невиновны. Вот я восстал против государя моего и умертвил его, а их всех кто убил?» После этого и было принято решение разыскать воспитателей и беспощадно их истребить. Но лично я не хотел бы оказаться на месте этого Ииуя.
Судья сделал паузу, чтобы публика могла еще раз во всех деталях представить себе, что это значит — отделить голову, которая не отделяется естественным способом, после чего самым будничным и деловым тоном сказал:
— Так вот, я и говорю: раз уж исполнители ни в какую не соглашаются, может, в виде исключения, оставить их в покое? Не заставлять? Все-таки случай неординарный. Может, найдутся добровольцы, которые согласятся привести приговор в исполнение?
Публика продолжала хранить напряженное молчание.
12. И вдруг в тишине отчетливо прозвучал негромкий голос учителя
— Миямото-ши! — позвал он.
— Я здесь, учитель, — откликнулся из задних рядов Миямото Мусаси.
— Подойди ко мне, дорогой Миямото. Только не забудь захватить свой самый острый самурайский меч. Тот, который ты называл Душой Воина, помнишь?
— Он всегда при мне, Учитель, — с неожиданной робостью ответил Миямото-ши.
— Очень хорошо! Иди сюда.
— Иду, Учитель.
В полной тишине были слышны только легкие шаги Миямото.
— Ты слышал приговор суда, Миямото? — спросил Учитель, когда Миямото приблизился.
— Слышал, Учитель.
— А приговоры суда надо исполнять. Разве не так?
— Не знаю, Учитель, — неуверенно произнес Миямото.
— Что значит «не знаю»?! — сурово сказал Сатьявада. — Кто твой Гуру? Я или Застежкин?
— Вы, Учитель.
— И я тебя спросил: «Разве не так?» Что ты должен был ответить?
— Так, Учитель, — дрожащим голосом проговорил Миямото.
— Громче!
— Так, Учитель!
— То-то же. А раз так, то, будь добр привести приговор в исполнение.
— Но почему я, Учитель? — взмолился Миямото.
— Потому что я этого хочу!
— Но я не могу…
— Что? — грозно сказал Сатьявада. — Ты мне возражаешь? Может быть, ты раздумал быть самана? Решил выйти из Сангхи и примкнуть к врагам Истины?
— Нет, Учитель! — чуть не плача произнес несчастный Миямото.
— Так в чем же дело? — немного мягче спросил Учитель. — Может быть, ты уже не признаешь меня своим Гуру? Ну, так представь, что я — твой Даймё. Или ты со страху позабыл даже кодекс Бусидо, о котором сам же мне столько рассказывал? Помнишь?
— Помню, — еле слышно проговорил Миямото.
— Ну вот, видишь.
Голос Учителя зазвучал ласково и проникновенно, одновременно послышались тихие всхипывания Миямото. И вдруг третий голос, резкий, горячечный, нервно срывающийся, прервал задушевную беседу Учителя с учеником. Это был голос Ананды-сейтайши.
— Я не узнаю тебя, Миямото! — воскликнул Ананда. — Ты позоришь Сангху и бросаешь тень на всю Корпорацию! Ты был одним из лучших самана и твердо стоял на пути к Истине! Что с тобой? Видно, пообщавшись со своей невежественной родней, ты набрался от нее фиксированных идей! Разве ты забыл, что это значит, когда Гуру дает тебе Махамудру? Такой шанс выпадает далеко не каждому из Достигших, а если взять обычных людей, то одному на миллион! Тебе представляется возможность сразу достичь Окончательного Освобождения. Один взмах меча — и ты в Маха-Нирване, рядом с Гуру! Но если ты этого не понимаешь, видно зря на тебя было потрачено столько усилий! Твой удел — мир животных, выше тебе не подняться. Тысячи и тысячи раз ты будешь перерождаться грязным шакалом, вонючей гиеной, жирной свиньей, тупой черепахой, паршивым псом, сколопендрой, клопом, тараканом, мокрицей, москитом, гнидой! В тебя будут кидать камнями, на тебя будут охотиться, тебя будут резать, жарить, вялить, варить, коптить, консервировать, давить, топтать, выводить, травить ядохимикатами…
— Слышишь, что говорит Достигший? — произнес Учитель странным голосом, по которому невозможно было понять, серьезно он говорит, или шутит.
Всхлипывания стали громче и превратились уже в рыдания.
13. — Слышать-то он слышит, но только уж вряд ли что соображает, — раздался вдруг скрипучий голос Макиавелли-ши. На протяжении всего процесса он молчал и даже ни разу не дал свидетельских показаний, за что на него уже начали коситься и свои и чужие.
— Совсем заморочили парня, — продолжал Макиавелли. — Я, хоть и старик, и жизнь повидал, а и то не сразу вник в ситуацию. Потому и молчал. А теперь хочу сказать. Я, может, и не такой Достигший, как некоторые, зато у меня сознание пока еще более или менее ясное, поскольку я нахожусь в своем нормальном состоянии, не в дьявольском.
— Это вы на кого намекаете? — взвился Ананда-сейтайши.
— Ясно на кого, — спокойно ответил Макиавелли. — На кого намекаю, тот меня понял. Но суть не в этом. Поскольку в ситуацию я уже наконец-то вник, хотя и с большим трудом, то намереваюсь сейчас выступить, чтобы изложить свои соображения, которые всем присутствующим будут интересны. Если, конечно, суд не против.
— Да о чем речь! Выступайте, пожалуйста! — с готовностью разрешил Застежкин, который, как и все, здорово перетрусил и был рад передышке.