Собиратель чемоданов
Шрифт:
Вот почему Ганеша-сейтайши и решил отправиться в последний раз в Чемоданы. Он знал, что никогда уже оттуда не выйдет, разве что совсем другим путем. В самом крайнем случае, выбраться наружу из любых чемоданов — дело пустяковое и никогда не поздно, особенно если ты не обременен фиксированными идеями и у тебя есть чудесные маленькие ножницы, которые всегда при тебе. А вот проникнуть внутрь — куда проблематичнее. И то и другое он знал не понаслышке.
Словом, он задумал не отставать от староверов и невзирая ни на что продолжать свое Бхакти: пробуждать, вдохновлять, наставлять, а главное — неустанно напоминать этим
2. Так думал Чемодаса-Ганеша, орудуя огромным разводным ключом. Он уже отвинчивал последние болты, на которых держались надстроечные крепления с задней, нежилой стороны. Наконец был вывернут последний болт, и картонная стена, словно театральная декорация, с мягким шумом отвалилась и легла на пол между стеной и Чемоданами.
— Осторожнее! — свирепо прошипел Упендра. — Я же предупреждал: без детонации!
Но все обошлось, Чемоданы стояли непоколебимо. Марина на цыпочках приблизилась, держа в вытянутой руке уже оголенный чемоданчик.
— Подождите! — попросил Ганеша. — Дайте мне еще две минуты, как договорились.
— Давай. Только быстро, — согласился Упендра.
— Ну, не поминайте лихом. Может, не увидимся, — сказал Ганеша.
— Хорошо бы, — буркнул Упендра, а Марина, строго посмотрев на Ганешу, сказала:
— Не фиглярничай. Мы не меньше тебя рискуем.
3. На столе стояла неподвижная толпа чемоданных жителей. Все взгляды были устремлены в одну сторону.
Ничего похожего не испытывали эти люди, когда покидали Чемоданы. Как только был принят закон о свободном выходе, сразу же начался повальный исход. Иные уходили прямо из зала суда, не заходя домой за пожитками. Выход наружу был равнозначен спасению. Спасались от голода, взрывов и очередей, сырости, сквозняков и ревматизма, уличной давки, несвежей пищи, дворовых дрязг и семейных раздоров — от всего, что давно опостылело и насквозь протухло. Хотелось доброкачественной еды, свежего воздуха, простора, света и свободы. Хотелось настоящей, большой Родины, стоящей этого имени.
Учитель Сатьявада, измученный нескончаемыми судебными преследованиями и мелкими кознями изобретательных на пакости врагов, вывел Корпорацию в надежде отдохнуть от интриг и собрать силы для продолжения борьбы. Кроме того, он задумал, если все сложится удачно, совершить вместе с Сангхой поездку в Индию, на родину Будды Шакьямуни.
А много было и готовых идти куда угодно, хоть к черту на рога, только бы подальше от сатьянистов, от этого спрута — «Корпорации Истины», который всюду протянул свои щупальцы, от этой раковой опухоли, поразившей Чемоданы и уже далеко, во все жизненные органы пустившей свои метастазы.
Кроме того, у каждого были и личные мотивы. Кто-то мечтал увидеть море, кто-то — снег, а кто-то — пройтись по осеннему лесу. Кому-то не терпелось побывать в
Словом, все сходились на том, что Чемоданы — это безнадежный больной, которого лучше всего оставить в покое.
И все-таки каждый вечер судья Подкладкин, закрывая очередное заседание на столе, говорил: «Ну, на сегодня довольно. Пора и на покой, в Чемоданы», — разумея под этим, конечно, Надстройку. Но все равно, до тех пор, пока там, внутри, еще оставалась горстка безумных фанатиков, самоубийц и мазохистов, Чемоданы оставались Чемоданами. Заживо разлагаясь и дыша на ладан, они продолжали существовать. Никто не задумывался о том, что когда-то и этому придет конец, и по-прежнему каждый считал себя в душе чемоданным жителем.
А сейчас к оголенному заднику будет придвинут новый, переносной чемодан, и через минуту все кончится…
Мало кто спал в эту ночь в Надстройке. Многие так и пролежали в своих комнатах, до утра не сомкнув глаз. А иные так и не ложились. Жутко было думать о том, теперь уже безымянном, к чему прилегала Надстройка, что было рядом, за стеной, через коридор.
А под утро пошли уже другие думы — о себе, и опять у всех примерно одни и те же: «Вот мы вышли, и что теперь? Кто мы такие? Куда идти? Чем заняться? Поверхность — большая…»
И никому уж не хотелось ни моря, ни снега, ни осеннего леса. Ни даже Третьяковки, а хотелось уйти под подкладку, затеряться в фибровом лабиринте и уснуть где сон застанет, мертвецки, беспробудно, до самой Коллекции. А там — взять в руки лом или лопату и начать все с начала, с полного нуля, напрочь позабыв о старом…
4. Не спали в эту ночь и за фанерной стенкой.
— А Чемодасы все нет, — сказал Стяжаев, имея в виду Чемодасу-Ганешу. Чемодаса-младший сидел тут же, за маленьким чайным столиком, напротив Упендры. Он уже клевал носом, но изо всех сил старался не спать, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного.
— Он сейчас занимается саперными работами, — объяснил Упендра. — Это занятие как раз для него: несложное, монотонное и в меру ответственное. Надеюсь, справится, это было бы для него очень хорошо, обычно суду такое нравится. И не стоит его торопить. В таких делах, как говорится, поспешишь — людей насмешишь.
— Как ты думаешь, уже все успели перебраться?
— Давным-давно, — засмеялся Упендра. — На переезд времени не требуется.
— А на сборы?
— Да какие там сборы? Коробки взяли — и пошли.
— Коробки уже заранее были собраны? — удивился Стяжаев.
— А как же ты думал? — Упендра даже обиделся. — Что ж мы — нелюди? Представь себе, у нас коробки по улицам не валяются! Все до единой собраны в Пантеоне, пронумерованы, и картотека ведется с незапамятных времен. Там и матушка моя, под номером 267-478-А-55/367 — наизусть помню. Счастливый номер, три семерки…
Стяжаев смутился.
— Извини, пожалуйста! Я не понял, о каких коробках ты говоришь. Думал, ты о вещах.
— А о вещах что заботиться? О них, Бог даст, природа позаботится.