Собиратель чемоданов
Шрифт:
— Вот именно, — согласился прокурор.
— Как же это? Жили, жили, и вдруг — расселяться, — раздался женский испуганный голос.
— А что? Скажут — так и расселимся, ничего страшного, — неуверенно произнес какой-то мужчина.
— Даже интересно, — печально прибавил другой.
— Конечно! Не все ли равно? — с оптимизмом сказал судья. — Это нам ничуть не помешает, мы в любом случае сможем как-то организоваться. Зарегистрируем культурное общество, или, там, землячество, уж не знаю, что-нибудь придумаем. И при нем — опять же товарищеский суд.
15. —
Его слова были встречены бурной овацией учеников, с топотом устремившихся к нему навстречу.
— Аплодисменты излишни, мы не в суде, — сказал Учитель, когда ученики окружили его. — А что касается этого Синедриона, то нам он, действительно, ни к чему. Я поступлю по примеру одного армянского еврея, который жил в первом веке нашей эры — вы знаете, о ком я говорю. Не хочу называть его имени, чтобы не дразнить гусей.
Ученики загоготали.
— Когда иудеи вздумали его судить своим «товарищеским судом», — продолжал Учитель, — он не растерялся и сам подал на них в суд, только в настоящий, римский.
Ученики одобрительно загудели.
— Но, конечно, ему в этом здорово помогло гражданство, — напомнил Учитель. — Иначе с ним никто бы и разговаривать не стал. Помните, даже в Писании говорится, что за его противоправные деяния его неоднократно задерживали и сажали за решетку, один раз даже пытать хотели. Но стоило ему только заявить, что он — римский гражданин, как его тут же отпускали, да еще с извинениями, и он продолжал невозбранно распространять свое ложное учение, которое представляет собой не более чем варварское искажение учения Христа, которое и само-то по себе было далеким от Истины… Впрочем, к этому мы еще не раз вернемся, а сейчас я хочу, чтобы вы усвоили следующее: чем быстрее мы легализуемся, тем меньше враги Истины смогут нам навредить. Мы должны во что бы то ни стало легализоваться раньше их, и как граждане, и как религиозная организация. Гражданской легализацией займется политический департамент, а департаменту по внешним сношениям надлежит немедленно установить контакты, во-первых, с Далай-Ламой, во-вторых, с самыми почитаемыми и уважаемыми римпочи, в-третьих, с наиболее авторитетными отечественными религиоведами, желательно буддологами, на предмет получения рекомендаций и экспертных заключений. Адреса получите у Макиавелли-сейтайши. Остальным — до ужина медитировать, после ужина практиковать сон. На сегодня все. Завтра в восемь утра — семинар.
С этими словами Учитель, сопровождаемый ликующей толпой учеников, направился к лифту.
— А моему департаменту что делать? — раздался сзади обиженный голос Ананды.
Учитель остановился.
— Разве я непонятно выразился? Практиковать вместе с остальными самана. Департамент по связям с общественностью пока распускается, до реорганизации. А вас, уважаемый Ананда, я попрошу перед ужином зайти ко мне, — и вызвал лифт.
16. Между тем противники Истины столпились вокруг судейского стола.
— … это все — уже после, — разъяснял судья, пытаясь утихомирить взволнованную публику. — Сначала надо как-то легализоваться. А то, действительно, что же получается: собралась группа лиц, без гражданства, без постоянного места жительства, нигде не работающих. Посудили-порядили —
— Я? — испугался прокурор. — Почему это я?
— А кто же, как не вы? Кто обвинение выдвигал? Кто меру наказания сформулировал? В протоколе все зафиксировано. Да что вы так испугались? Мы же пока ничего не сделали. Подсудимый — вон он, как огурчик, жив-здоров, ручкой вам машет.
— Ничего, он у меня домашется, — сказал прокурор. — Как только легализуемся, я против него опять возбужу дело, уже в настоящем суде.
Учитель уже садился в лифт.
— А вы уверены, что вас сразу же назначат прокурором? — крикнул он, полуобернувшись на ходу.
— Пусть даже и не сразу. А я все равно возбужу, в порядке частного обвинения, — упрямо повторил Чехлов.
— Давайте лучше поговорим о главном, — сказал судья. — Как я уже сказал, сейчас для нас главное — это как можно быстрее легализоваться. Поэтому я предлагаю избрать легализационную комиссию…
«Сейчас начнут ко мне приставать, — подумал Коллекционер. — Ну, вот, уже будят».
И вправду, кто-то дергал его за мочку, повторяя:
— Дмитрий Васильевич! Проснитесь! Пора!
Коллекционер открыл глаза и повернул голову. На подушке, прямо перед его глазами, стоял Чемодаса-младший.
— Вставайте! Упендра за вами послал. Говорит, как бы не опоздать к началу. Пойдемте к нам. Марина Сергеевна уже и чай заварила.
— Иду, — сказал Стяжаев.
Книга XXIV. (Исход — 2)
1. В желтом здании, по улице Вокзальной, номер два, царило праздничное оживление. Парадный зал еще с вечера был украшен гирляндами цветов и китайскими фонариками в форме чемоданчиков.
До начала торжества оставалось всего несколько минут, когда в зал вошел странно одетый незнакомец с небольшим чемоданом в полотняном чехле. Высоко поднятый воротник плаща и низко опущенные поля глубоко надвинутой шляпы полностью скрывали его лицо.
Однако председатель Общества Собирателей Чемоданов, который в парадном костюме стоял у входа, приветствуя входящих гостей и участников выставки, при виде его улыбнулся и подумал: «Какой наивный молодой человек! Он полагает, что этот маскарад делает его неузнаваемым. Да стоит мне хоть раз увидеть чемодан, и я где угодно узнаю его хоть за версту, а вместе с ним — и его владельца».
— Добро пожаловать, — обратился он к незнакомцу. Что-то я вас не припоминаю. Вы, должно быть, гость?
Для гостей была установлена плата за вход.
Незнакомец молча членский билет и, нераскрывая, предъявил его Председателю.
— О, прошу прощения, — сказал Председатель и громко позвал:
— Федор Евстафьич! Здесь новый член. Проводите его, пожалуйста.
2. И навстречу Дмитрию Васильевичу (а он-то и был странным незнакомцем) вышел не кто иной, как его престарелый сосед снизу.
— Узнаешь? — прошептал Упендра, дернув Стяжаева за мочку.
— Еще бы. Вот так сюрприз! — не поворачивая головы, прошептал Коллекционер.