Собирательный образ
Шрифт:
Ренделл обмяк. Китаец невозмутимо попыхивал сигаретой, глядя на него.
Наконец молодой художник устало спросил:
– Сколько?
– Три тысячи долларов.
– Маловато за человеческую жизнь.
– Я не шучу, - холодно проговорил Мей-Вонг.
– За жизнь, может быть, и маловато, но за смерть вполне достаточно. Именно столько я и намерен заплатить.
Впервые с начала разговора Ренделл посмотрел в глаза китайца.
– А я намерен заработать этот гонорар, - ответил он.
– Кого надо спровадить к праотцам?
– Вы его не знаете. Для вас это будет чем-то вроде разрушения некоего символа. Его зовут Хань-Ли, он живет в горах
– Мей-Вонг отложил в сторону мундштук.
– Задача непростая, но у вас будет помощник. В Гонконге живет мой близкий друг, англичанин по имени Джон Макдональд. Он - сосед Хань-Ли, и от него вы получите окончательные инструкции. Макдональду можно доверять, и его помощь будет неоценима.
Гилберт Ренделл встал. Хмель почти улетучился.
– Давайте уточним детали. Я сажусь на пароход, плыву в Гонконг, поднимаюсь в горы и нахожу этого вашего Макдональда...
– Джона Макдональда. Он передаст вам запертую и запечатанную шкатулку с инструкциями.
– Мей-Вонг выдвинул ящик стола, достал маленький ключик и протянул его художнику.
– Держите. Это ключ от шкатулки.
– Значит, выполняя ваши инструкции и следуя подсказкам Макдональда, я отыскиваю этого Хань-Ли и убиваю его? Похоже, дельце несложное.
Мей-Вонг передернул плечами.
– Хань-Ли коварен и очень силен. Но и вы когда-то были умны и даровиты, мистер Ренделл.
– У меня есть одно преимущество: я не вызову подозрений Хань-Ли, и мне будет нетрудно всадить пулю ему в спину.
– Молодой человек невесело усмехнулся и подошел к окну.
– Есть и другие способы, - ответил Мей-Вонг, доставая из стола маленькую эмалированную коробочку и нажимая на нее. Из коробочки с резким щелчком выскочило острое как бритва зловещее лезвие. Китаец молниеносно метнул нож, и тот впился в стену. Эмалированная рукоятка задрожала в нескольких дюймах от головы Ренделла.
– Почему бы вам не взять с собой эту игрушку?
– Продолжал Мей-Вонг.
– Попробуйте научиться управляться с ней. Это бесшумное и смертоносное оружие, специально созданное для того, чтобы застать жертву врасплох. Куда лучше вульгарного пистолета. К тому же, у Хань-Ли очень хитрое завещание. Все имущество достанется его супруге, но лишь в том случае, если он умрет естественной смертью или покончит с собой, либо повесившись, либо перерезав себе вены. Если же он погибнет от пули или яда, наследство достанется благотворительным учреждениям. Считается, что повесить человека насильно или перерезать ему вены против воли невозможно, разве что на него нападет целая шайка. Но где шайка, там много шума, а нам это не нужно. Хань-Ли знает, что его супруга симпатизирует мне и что мы тайно встречались в Бомбее, и опасается покушения, отсюда и странные условия завещания. После его смерти она наверняка передаст жемчужины мне. Любовь - великая сила. Но и вам понадобится вся ваша сила. Когда-то вы были неплохим спортсменом.
– Хо-хо!
– вскричал Ренделл.
– Значит, вас коробит при мысли о том, что задуманное вами убийство может показаться кому-то вульгарным?
– Он выдернул изящный и смертельно опасный нож из стены, убрал лезвие в рукоятку и сунул оружие в карман.
– А как я получу мои три тысячи?
– Заберете у меня, когда привезете жемчужины Ли-Понга. Они нужны мне самое позднее через девять недель.
– Девять недель? Этого должно хватить
– Это слишком большой риск, мистер Ренделл. Вы не сможете их сбыть. Мей-Вонг широко улыбнулся.
– Пожалуй, вам лучше всецело довериться мне.
Ренделл вспомнил об этом разговоре лишь спустя четверо суток, когда пробудился от пьяного сна и сел на своей грязной продавленной кровати. Голова кружилась, в тесной каморке было жарко и душно. Помимо кровати, тут стояли только рукомойник да эльмира - восточная разновидность простенького платяного шкафа. Ренделл полез в карман за сигаретами, но его рука наткнулась на эмалированную коробочку, хранившую смертоносное лезвие. Увидев её, художник мало-помалу вспомнил, какую сделку заключил с китайцем, и осознал, что у него на ладони лежит орудие убийства.
Ренделл выпустил лезвие и встал, опираясь на спинку железной кровати. Бадья с водой стояла в дальнем углу, футах в восьми. Художник занес руку и прицелился, готовясь метнуть кинжал, но в этот миг бадья словно растаяла в тумане, а рука затряслась. Ренделл попытался совладать с дрожью, но не смог и понял, что в своем нынешнем состоянии не сумеет направить страшное лезвие точно в цель. Да какое там направить! Сейчас он не способен даже умыться. Хань-Ли играючи пришибет такого убийцу, и все дела.
Осознав эту горькую истину, Ренделл не на шутку встревожился и поспешно убрал нож в карман. Он покинул мерзкую камору и выполз на улицу. Немилосердное солнце на миг ослепило его; запекшиеся губы горели огнем. Пора приступать к дневному возлиянию. Ренделл решил взяться за это дело всерьез. Бар за углом наверняка набит битком, и там всегда отираются американские туристы, у которых можно выклянчить стопочку.
Ренделл нетвердым шагом двинулся по узкой улочке, проталкиваясь сквозь толпу. Внезапно на пути возник дряхлый нищий с водянистыми глазами и плаксиво запел: "Бакшиш! Бакшиш!" Отпихнув его прочь, художник подошел к двери бара, но внезапно стал как вкопанный: он впервые увидел резные позолоченные часы над входом в заведение. Время. Время уходит. У него осталось чуть больше восьми недель. Ренделл вспомнил, как тряслась его рука, сжимавшая эмалированную рукоятку кинжала. Нет, пожалуй, сейчас лучше обойтись без выпивки. Пора начинать готовиться к встрече с проклятым Хань-Ли.
Ренделл вернулся в свою конуру и мерил её шагами, пока не начало смеркаться. Его мучила жажда - новый настырный враг, которого предстояло одолеть. Художник провел ночь в муках, не сомкнув глаз и со страхом ожидая рассвета, когда желание промочить горло станет непреодолимым. Он знал это по опыту. Но знал и другое: придется оставаться трезвым до тех пор, пока не прекратится дрожь в руках. К тому времени и разум вновь обретет давно утраченную остроту. Надо быть в форме, чтобы прикончить Хань-Ли, не подвергая опасности собственную жизнь и замаскировав убийство под самоубийство.
Ренделл промучился ещё неделю. Горло горело, все тело ломило, но он не пил. И чувствовал, как растет его ненависть к Мей-Вонгу, этому жалкому торговцу чужими дарованиями. В сознании художника китаец превратился в коварного беса, исчадие ада, мерзкое чудовище, обманувшее его, лишившее последних крох достоинства. Когда настал день отплытия, Ренделл поднялся на борт парохода с лицом, перекошенным от боли. С тех пор, как он остановился у дверей бара и повернул назад, он не пил ничего крепче кофе, поэтому немного набрался сил и сумел наняться на судно матросом: ведь заплатить за билет ему было нечем.