Собирательный образ
Шрифт:
– Объясни толком, что стряслось, - попросил доктор Эйк.
– Вчера мы припозднились со съемками "Питера и Джорджа", - начал Финни.
– Осветитель заболел, а новый ничего не знает, вот мы и работали, как сонные мухи, сорвали график, и все такое. Короче, провозились до семи вечера.
– Что ты почувствовал, когда понял, что работа затягивается?
– Злость я почувствовал, вот что! Я не статист, а кинозвезда, меня нельзя задерживать!
– Финли уселся на кушетку и положил пистолет рядом. Короче, отсняли. Я устал,
– Что ты имеешь в виду?
– спросил доктор Эйк.
– А вот что. Покуда мы заливали за воротник, тамошний буфетчик заливал приезжей деревенщине, какие знаменитости заходят к нему опрокинуть рюмочку. Плел им про Пола Ньюмэна и Энджи Дикинсон, а потом и говорит: к нему, мол, захаживает сама Глория Старр. Тут-то я и навострил уши.
– Навострил...
– отозвался доктор Эйк.
– Вот именно, выродок болотный. А буфетчик знай себе распинается: какая она красавица, эта Глория Старр, какая соблазнительная, да ещё и человек хороший. А про мужа её - ни словечка.
– И что ты почувствовал?
– Взбесился я, - ответил Финни, ложась на кушетку и поглаживая пистолетом по животу.
– Да и как не взбеситься? Глория уже полтора года ничего не делает. После "Пляжа на заре" ни разу нигде не снялась. Фильм и сборов не сделал, и шедевром не был. А я - в главной роли в крупнейшем телесериале "Питер и Джордж". И вот, сидим мы с Джорджем в пивнушке, любимцы сорока двух процентов телезрителей, а этот гад буфетчик ни разу про нас не слыхал!
– И что ты почувствовал?
– Что ненавижу его со всеми потрохами, вот что! Поганец! Плетет про Пола Ньюмэна и Стива Маккуина, какие они великие актеры! А ведь все знают, что они и играть-то не умеют. Гоняют на мотоциклах голыми по пояс и зыркают в камеру, вот и все их лицедейство. Считается, что у них соблазнительный вид, и жены их тоже соблазнительные. Ну, и что с того?
– Соблазнительные жены...
– повторил доктор Эйк.
– Вот-вот. Можно подумать, моя не соблазнительна. Соблазнительнее не бывает. Бюст - четвертый номер, и стоит торчком. Ты не можешь не признать, что она и впрямь заводит.
– И какие чувства это у тебя вызывает?
– Прекрасные, - ответил Финни.
– То есть, раньше вызывало, пока я не узнал от буфетчика, что по вторникам и четвергам Глория приходит в "Эль-Греко" с каким-то бородатым толстяком.
Он сел и медленно сжал рукоятку пистолета. Доктор Эйк сделал вид, будто не заметил этого движения.
– Не совсем понимаю, - нахмурившись, сказал он.
– Все ты понимаешь, козел двумордый.
– Значит, когда буфетчик упомянул бородатого толстяка, ты решил, что речь идет обо мне?
– Ничего я не решил. Просто
– Ты полагаешь, что сделал правомерный вывод?
– спросил доктор Эйк.
– Да.
– И что было дальше?
– Я сказал Джорджу, что убью мерзкого сукина сына.
– Что ты почувствовал, когда злился на меня?
– Ничего хорошего. Мои чувства будут куда слаще, когда я всажу пулю в твое толстое пузо.
– Почему ты считаешь меня толстым?
– с неподдельным любопытством спросил доктор Эйк.
– Потому что ты и есть толстяк. Самодовольный раздутый немецкий боров.
– Ты всегда считал меня жирным?
– Нет. Кажется, до сих пор ни разу не замечал этого. Не обращал внимания. Но теперь вижу: ты - грузный, жирный, сальный негодяй.
– Значит, твое мнение обо мне изменилось совсем недавно?
– Ты чертовски прав, шмат прогорклого сала!
– Вообще-то фамилия у меня голландская, а не немецкая, - сказал доктор Эйк.
– И я совсем не толстый. Ростом я под метр девяносто, а вес у меня меньше центнера. Я просто плотный. Вот почему ты никогда не считал меня толстяком.
– Ошибаешься, - заявил Питер Финни.
– Я не считал тебя толстяком просто потому, что никогда не обращал на тебя внимания, вошь ты небритая.
– Двадцать процентов мужчин, живущих в Лос-Анджелесе, имеют избыточный вес, - сказал доктор Эйк.
– И многие местные толстяки носят бороды.
– Это не имеет значения, - заявил Питер.
– Потому что ты и есть тот гаденыш.
Доктор Эйк смиренно вздохнул.
– Ты заблуждаешься, Питер. Ты просто убедил себя, что это так.
– Я точно знаю, что это так.
Доктор Эйк покачал головой.
– Ты был зол как черт, когда вошел в бар, - сказал он.
– Болтовня буфетчика уязвила тебя. Но потом, когда тот же самый буфетчик, который, по твоим собственным словам, ничего не знает, упомянул имя твоей жены и брякнул, что-де она встречается с каким-то таинственным бородатым толстяком, ты сразу же подумал, что этот толстяк - твой психоаналитик. Почему?
– Потому что ты - он и есть, - упрямо повторил Финни, но пистолет все-таки опустил.
– И ты ни разу не подумал ни о ком другом? Почему?
– Ну, не знаю, - помявшись, ответил Финни.
– Ты пытался вытянуть из буфетчика подробности? Разузнать побольше?
– Нет.
– Почему?
– Не хотелось.
– Ты не мог не придать случившемуся большого значения и не попытаться все разнюхать.
– Когда буфетчик заговорил, я сразу же решил, что все ясно как день. Понял, о ком он ведет речь. Во всяком случае, мне так казалось.
– А теперь?
– Теперь уж и не знаю. Но, когда я подумал о тебе, мне вспомнился наш прошлый сеанс и мой рассказ о матери, о неумении ладить с людьми, о сомнениях в верности Глории.